Брайан Олдис - Босиком в голове
— Я здесь проездом, на самом деле я направляюсь в Шотландию — там меня ждут не дождутся. Задержался я здесь, конечно же, не случайно — на то у меня были свои причины, когда-нибудь я вам их открою. Пока же слушай! Дихотомии «белое-черное», «да-нет» больше не существует! Теперь мы имеем дело с целым спектром возможностей. Если ты будешь исходить из этого, проиграть ты просто не сможешь, в противном же случае — пиши пропало! Пришло время думать по-новому, изыскивать или, вернее, созидать новые пути! Я знаю — тебе это по силам!
И тут Брейшер ударил его. Мир движения, вспыльчивый безмозглый флегматик, кулак. Он посмотрел на руку, ударившую его, и тут же увидел то, чего Брейшер не мог бы заметить при всем желании, — он увидел силовые линии судьбы, связывающие владельца руки с мирозданием. Рука была бесчеловечной. Урбанистическое тело. Транспортные артерии. Удар пришелся в челюсть.
Многомерная логика приложима и к подобным экстремальным ситуациям. Я должен остановиться на каком-то значении меж «был бит» и «не был бит». Итог бит, но не сильно.
Он услышал крик Ангелины. Та умоляла Фила успокоиться. Прийти в себя. Как бы не так. Судя по всему, ПХА-бомбы не оказали на Ангелину заметного воздействия, если она и пострадала от Психоделической Войны, то лишь косвенно: лишившись семьи и страны. Впрочем, лучше с выводами не спешить. Чартерис принадлежал к сторонникам теории, в соответствии с которой женщины пострадали в этой войне куда меньше мужчин. Опять кричит. Она его влекла — она сама, не голос ее, не голос — мертвые деревья родины во мраке, безобразные жабы, ехидны и чей-то крик. Ангелина.
Брейшер изготовился для второго удара, и в тот же миг Чартерис схватил его за ворот допотопного синего пальто. Дерьмо. За Брейшера спиной на той стороне Великого Освобождения старинное здание, сложенное из лечестерширского грязно-желтого песчаника, новая пристройка, стекло и сталь. Лесенка. Рядом — женщина. Поливает цветок в кадке. Чартерис видел его очень ясно — немного на себя и с силой от себя — на ту сторону Великого Освобождения к маленькой медной леечке.
Грузовик, несшийся с севера, взял в сторону. «Кортина» старой модели перелетела через бордюр и смела стальное крылечко и медную леечку. В следующий миг ее сокрушил фургон, принадлежавший почтовому ведомству. Грузовик тем временем подмял под себя машину, выскочившую из-за поворота. Скрежет и лязг. Еще одна машина врезалась в стену в полуметре от того места, где стояли Чартерис и Ангелина, и тут же обратилась в нечто, не имеющее имени, — разверзшиеся швы, скудность праха. Мгновенные снимки. Машины-быки. Пастух.
— Множество альтернатив, — потрясенно пробормотал Чартерис. Он никак не мог отыскать взглядом останков Брейшера — судя по всему, их разметало по всему шоссе. Чартерису вспомнилась вдруг та страшная авария, что произошла под Миланом. Впрочем… Впрочем, в том, что таковая авария имела место в действительности, он уверен не был. Она могла быть и фантомом, порожденным его собственным мятущимся сознанием или памятью о том, что только ждет своего часа, но это уже не важно. Его судьба от этого не изменится, ведь он в каком-то смысле уже сыграл в ящик, хотя и это, возможно, предвидение собственной кончины. Мир пьян настолько, что адрес прочитан неправильно почтарями полуночи мрака или как там его, короче, теми, кто этим обычно занимается. Ошибочка, ребята, вышла.
Одно странно — уж очень ясно он все это видит, ни одной нечеткой фотографии. Это действительно не слишком уж важно — вне зависимости от того, происходило нечто или нет, или будет происходить, образ этот заключает в себя нечто однозначное, математически строгое, он ничем не противоречит действующим в этом пространстве-времени законам. Но это не одно только проявление закона — и само столкновение, и его последствия походят помимо прочего и на произведение искусства. Он повернулся к Ангелине.
— Это очень похоже на работу скульптора Разница в том, что помимо прочего здесь присутствует и вероятностный фактор — понимаешь? Нумерологический опыт, в котором казнят каждого десятого. Искусство случайного.
Позеленевшая, она едва держалась на ногах. Чартерис хотел было оценить эту игру красок с эстетических позиций, но тут вдруг в сердце его шевельнулась змейка жалости. Она была шокирована и ошарашена увиденным. С этой минуты жизнь ее станет иной. Он должен что-то сделать. Надо увести ее с этого места — ее пугает вид окровавленного металла.
Она послушно пошла вслед за ним.
— А я вам говорю, он — святой! — не унимался Арми Бертон. — Вы бы видели, как его слушали в Регби и Лечестере!
— Все видит, — закивал Банджо Бертон. — Во все врубается.
— В Регби и Лечестере… — задумчиво повторил Роббинс. Это был невзрачный молодой человек лет девятнадцати-двадцати с дикой копной нечесаных волос. Природная любознательность привела его к тому, что он стал жертвой Психоделической Войны задолго до ее начала, при этом роль арабов сыграли такие же, как он, студенты-филологи, снабжавшие его тем, что впоследствии стало оружием злокозненных кувейтцев.
Они сидели в одной из комнат принадлежавшего им ветхого строения под парусами гардин, темнея телами.
За окном на улицах Лофборо о чем-то спорили день и ночь. По каменным колодцам, виляя хвостами, слонялись бездомные псы.
Арми был крайне нечистоплотен, что не мешало ему быть чрезвычайно брезгливым. У Банджо за спиной было целых три курса университета; он был посредником в разного рода сомнительных предприятиях и одновременно руководителем группы «Эскалация», он же до какого-то момента содержал Роббинса, выступавшего в роли местного святого, — когда Банджо понял, что роль эта Роббинсу не по зубам, он лишил его денежного довольствия и перевел его в разряд своих учеников. Вот он — пытается разгрызть черствую горбушку, губы от холода синие. Они жили в самом центре города с парой идиоток презабавнейшей наружности. Ветхая их хибара выходила на зады конторы, основанной самим Фрэнком Уинфилдом Вулвортом. Вид из окон хуже не бывает, но в остальном все нормально. Вокруг городского центра толпились молоденькие здания, ожидающие своих жильцов гипотетический всплеск рождаемости, но едва заслышав эхо собственных снов, народ устремился в старый город, центр тяжести в зыбучем вихре комнатенок скопом скок-скок из дома в дом. Болотный газ. Февраль.
— Как его слушали в Лечестере! — еще раз повторил Бертон. — Что ни говорите, но секс — великая вещь!
— Все правильно, — поддакнул Роббинс. — Вы мне не поверите, но и я пользовался там немалым успехом. Из камня их апатии я строил соборы и давал им имена!
