Павел Амнуэль - Дорога на Элинор
Вопрос оказался для Терехова неожиданным. Он не думал о том, что самоубийцу, возможно, еще не похоронили. Прийти на похороны? Только не это! И вообще нужно заканчивать с этой сюрреалистической ситуацией. Почему он пошел на Шаболовку? Чтобы узнать, кем на самом деле был Ресовцев. Это он теперь знал. И достаточно. Хватит.
Терехов поискал глазами официанта, жестом попросил счет, бросил на принесенную тарелочку сотенную бумажку, поднялся и пошел к выходу, не взглянув на Жанну Романовну, сидевшую неподвижно и будто потерявшую всякий интерес к происходившему.
Он сел в первый же троллейбус, шедший совсем не в ту сторону, куда ему нужно было ехать, забился в угол, закрыл глаза.
Почему она лжет? Что она может сделать ему на самом деле? Мало ли кого видела соседка, если видела вообще? Но Ресовцев звонил в час своей гибели и обвинял Терехова. Рукопись его романа действительно оказалась у Терехова при странных обстоятельствах. Кто требовал выкуп? Кто еще, черт возьми, был причастен к похищению?
Господи, думал Терехов, зачем только я поддался искушению? Объяснил бы Варваре, что рукопись пропала, не убили бы меня! Заставили бы вернуть часть аванса — что еще? Почему я так уверенно говорил этой женщине, что у меня не было иного выхода? Был выход, всегда есть выход, а за неправильные поступки нужно платить, вот я сейчас и плачу.
— Конечная, — объявил водитель. — Просьба освободить салон.
Обращался он лично к Терехову — кроме него, в троллейбусе никого не было.
В район новостроек Юго-Запада Терехов никогда не ездил, он даже не знал, есть ли поблизости метро, вокруг стояли шестнадцатиэтажки, такие же, как на противоположном конце Москвы. А может, троллейбус сделал круг и вернулся туда, откуда выехал?
Терехов заметил отъезжавшее от одного из домов такси и замахал руками. Водитель притормозил, равнодушно подождал, пока Терехов пробирался к машине через завалы стройматериалов.
Почему-то он назвал не домашний адрес, а адрес Маргариты, ему нужно было хотя бы сегодня чье-нибудь живое участие, а Маргарите достаточно того, что он вернулся, она примет, отогреет, накормит — дальше видно будет.
Он позвонил в знакомую дверь, прислушался — обычно Маргарита в кухне или гостиной начинала искать тапочки, она вечно их где-нибудь оставляла, а пол в прихожей был холодным… Терехов услышал странные звуки, будто что-то упало, и разговор какой-то — далеко, не в гостиной, скорее в спальне, хотя с кем Маргарита могла говорить в спальне? У нее и телефон на журнальном столике, есть еще ответвление в кухню, но звук доносился не оттуда. В прихожей послышались наконец быстрые шаги, дверь приоткрылась на цепочку, Маргарита выглянула в наспех наброшенном халате, разгоряченная, с пылающими щеками, Терехов много раз видел ее такой, но было это всегда после… Господи! Тут до него, наконец, дошло, и слова Маргариты он услышал будто через плотный занавес:
— Это ты?.. Извини, я не… Ты не мог бы в другой раз? И вообще, мы вроде…
— Да, конечно, — пробормотал Терехов и побрел к лестнице.
Домой он дошел пешком. У подъезда стояла милицейская машина, водитель то ли дремал, то ли размышлял о чем-то, опустив голову на рулевое колесо, а где были те, кого он привез?
Терехов не стал вызывать лифт, поднялся на третий этаж, ожидая увидеть у своей двери представителей власти. На лестничной площадке никого не было, правда, в темноте (лампочка несколько дней назад перегорела, а новую не вставили) что-то разглядеть было трудно. Показалось, что на фоне окна мелькнула тень, но это была, конечно, игра воображения. Он повернул ключ, вошел в прихожую и затылком ощутил, что кто-то вошел следом. Спина мгновенно похолодела, пальцы задрожали, почему-то Терехов боялся повернуться, нащупал выключатель, свет вспыхнул неярко, как-то даже расслабленно, будто его размазали по стенам, растерли, и голос показался тоже размазанным и растертым, что-то странное творилось у Терехова со слухом и зрением.
— Вы позволите? — спросила Жанна Романовна. Впрочем, на самом деле это был, конечно, не вопрос, а требование, которому Терехов не мог не подчиниться.
Синицына успела переодеться — сейчас на ней был темно-синий махровый свитер и такого же цвета брюки, она стала похожа на юношу, какого-то голливудского персонажа, Терехов даже мог бы вспомнить на кого именно, если бы хоть на секунду был способен расслабить мысленное напряжение. Ему показалось, что у Синицыной в руке пистолет — что-то темное, тяжелое, — он отпрянул, едва не опрокинул вешалку и, вглядевшись, понял, что женщина держала сумочку.
— Чего вы от меня хотите? — воскликнул Терехов.
— Правды, — сказала Жанна Романовна.
Пришла нелепая мысль: если Маргарита решит мириться и явится к нему, как это не раз бывало, то присутствие здесь чужой женщины будет выглядеть совсем неприлично.
Синицына прошла в гостиную, нащупала выключатель и, когда вспыхнула люстра, села именно туда, куда Терехов не стал бы ее сажать — в угол дивана, самое темное место в комнате.
— Почему вы меня преследуете? — спросил он, оставаясь у двери и всем видом показывая, что не намерен вести долгие разговоры и, тем более, оказывать незваной гостье знаки внимания.
— Я думала, что хорошо его знала, — тихо сказала Жанна Романовна из полумрака, — а оказалось… Вы ничего в романе не дописывали, верно? Только взяли диск и передали в издательство?
Терехов молчал, он не очень понимал, отчего Синицына заговорила о романе, а не об авторе.
— Странный у нас был брак, — медленно произнесла Жанна Романовна, будто не с Тереховым разговаривала, а сама с собой. — Мы познакомились с Эдиком… да, в восемьдесят пятом, как раз началась перестройка. В нашей жизни тоже… Я окончила школу, водила компанию со студентами, собиралась учиться дальше, только не знала — чему. И зачем. Родители говорили: «Жанна, без высшего образования человек неполноценный». А мне было достаточно школы… Он меня учил. Всему. Мне не нужны оказались вузы — Эдик знал столько, что хватило бы на десять профессоров и сто доцентов.
— Зачем вы мне это рассказываете? — прервал Терехов монотонный поток слов, пересек гостиную и опустился на противоположный от Жанны Романовны край дивана. Отсюда он хотя бы видел ее лицо и поразился, поняв, что женщина плачет. Голос звучал ровно, а слезы текли сами собой.
— Он уже тогда писал «Элинор», — продолжала Синицына, не обращая ни на самого Терехова, ни на его слова никакого внимания. — «Книгу моей жизни», говорил он. Вы читали роман? Хотя… Почему я спрашиваю? Вы его еще и писали, верно?
— Не надо, — вырвалось у Терехова.
— Помните, как Левия пришла к Ноэлю, а он был погружен в себя, медитировал, она ему помешала, и он непроизвольно…
