Олег Чарушников - Пункт проката
Из-под живота пижамного человека выскочила мышка. Хвостик ее был полуоторван и держался на ниточке. Мышь пискнула, шмыгнула между ног швейцара и дернула обратно по коридору. Погоня с ревом устремилась вслед. В авангарде бежал замурзанный ребенок. Пижама плелась сзади, держась за поясницу и плача от горя.
Я тихонько прикрыл дверь и сел на постель к Уинстону.
- Судя по накалу страстей, награда не меньше тысячи...
- Тысяча пятьсот, сударь, за каждую голову, только что передали, отозвался бармен. Он находился в позе распятого: руки раскинуты, ноги вместе, голова свесилась набок - всё один к одному, только лежа.
- Держи! Вот она! - погоня протопала по коридору в третий раз.
С улицы доносились похожие крики. Новая кампания, судя по всему, взяла резвый старт.
Я задернул гардины и сделал телевизор потише.
- Уинстон, хотите, я вас спасу?..
- Меня уже ничто не спасет, сударь, - смиренно прошептал бармен. Прошу вас, не мешайте, мне нужно подумать о душе...
На одре смерти он выглядел не совсем привычно. В полной мере настроиться на скорбный лад мне не давали рукоятки его револьверов, торчавшие по бокам из-под распахнутого пиджака.
- И все-таки выслушайте меня, Уинстон...
Через пять минут воскресший бармен ожесточенно названивал по телефону. Временами я ловил на себе его взгляды - не приторно-почтительные, как раньше, а полные настоящего, неподдельного уважения. Профессионал признал профессионала.
(Как просто порой спасти утопающего в пучине житейских невзгод человека! Все, что для этого требуется, - посмотреть на дело непредвзятым, свежим взглядом.
- Дружище! - сказал я. - Пока эти ловцы жемчуга будут рыскать по подвалам и помойкам, мы пойдем принципиально иным путем. Мы не будем ловить мышей. Мы будем их разводить.
Уинстон открыл один глаз.
- Мы начнем разводить их немедля на тайных плантациях подсолнухов. Кормом послужат запасенные семечки. У нас все готово, и никто не опередит нас. Размножаются они молниеносно. Через неделю у нас будут миллионы.
Уинстон открыл второй глаз и слезы восторга медленно покатились по его впалым щекам. За последние полчаса он здорово исхудал от горя.)
Крестный папа Кисселини умел подбирать людей. После третьего звонка бармен щелкнул пальцами, встал и доложил:
- Сударь Авель! Лейтенанты приступили к организации питомников. Через три дня государству будет сдана первая партия отборных мышей!
- Вольно, - скомандовал я.
Уинстон самодовольно ухмыльнулся и посмотрел на часы.
- Шестнадцать тридцать. Сейчас должен позвонить мой человек из Горэкономуправления...
Раздался звонок. Папа Кисселини держал дисциплинку на высоте.
Бармен взял трубку. Самодовольная ухмылка медленно сползала с его лица и оборачивалась тусклой гримасой безнадежности. Закончив разговор, он подошел ко мне.
- Прикажите казнить меня, сударь, - глухо произнес Уинстон. - Я не выполнил приказания. Одновременно с записью в Отчете мой человек бесследно исчез. Это означает, что он одновременно работал на бывшего Главного эконома. Сегодня вечером в город прибывает новый начальник Горэкономупра. Проникнуть в управление теперь невозможно...
Бармен помолчал и добавил мертвым голосом:
- Но не это самое страшное. Перед исчезновением мой человек успел передать: "Дредноут-14" занесен в Отчет как сэкономленный в интересах государства и прекратил существование.
Глава 12
Дублер начинает действовать
В аналогичных ситуациях старинные романисты любили писать так: известие поразило его как громом. Они вообще обращались со своими героями сурово, без всяких сантиментов. Особенно в этом смысле свирепствовал Шекспир. Я как-то подсчитал, что примерно 90 процентов его героев кончили жизнь крайне нехорошо. В комедиях великий англичанин несколько умерял свою кровожадность, но касательно трагедий - тут равных ему не было. Если в первом акте герой (не главный даже, а так, из малозначащих) имел неосторожность показаться на сцене и произнести пару слов, можно было не сомневаться: в последнем действии его постигнет ужасная участь. В этом отношении с Шекспиром мог потягаться только другой, более поздний классик с похожим именем. Проживал он в другой стране, много веков спустя, но уроки великого предшественника усвоил всей душой. Последователь Шекспира (а звали его, как легко догадаться, Юлиан Семенов, правильно) сумел поднять планку до 99 процентов. В живых начал оставаться один из героев, хотя уже примерно к третьему роману читатели ничего так не хотели, как его, героя, мучительной и скорой гибели. Все остальные сходили с круга самыми разнообразными способами. Как нетрудно заметить, после этого рекорда прогресс в литературе несколько замедлился. Причина ясна: писатели никак не могут решиться на полное, без вычетов, истребление действующих лиц, потому что тогда неизбежно придется выдумывать новых персонажей для следующего произведения. Это отнимет много времени и литературный процесс может снизить обороты.
Прошу простить меня за некоторое отступление от сути. Просто-напросто хотелось показать, что в критические моменты в голову порой лезут самые неожиданные мысли. Гром! какой там гром! если бы каждое дурное известие поражало нас как громом, максимум через неделю мы все поголовно бы оглохли. Спасибо природе-матушке, она позаботилась о своих суетливых творениях и наградила их способностью думать о пустяках в самые трагические минуты.
Первое, о чем я подумал, когда услыхал о гибели корабля, было: нашего завлаба хватит кондрашка. Как-то сами собой поплыли в уме строчки из приказа по лаборатории, где меня объявили невозвращенцем из отпуска, морально деградировавшим элементом, а также поклонником буржуазных псевдотеорий. Тут же вспомнился неоконченный спор о реакционном втором законе Ньютона (см. первую главу)...
Не знаю-не знаю, а только до сих пор мне кажется, что меня спасло легкомыслие. Все кончилось, стремиться было некуда, и я почувствовал неожиданный прилив уверенности и спокойствия.
Первым делом я выключил телевизор, где читал свою вторую новую поэму ("Ура, мы дождались, и светлый миг...") не теряющийся поэт Л. Ольховянский.
В коридоре продолжали с топотом и воем ловить мышей. Бармен стоял посреди номера и смотрел в одну точку. Я вольготно расположился в кресле у окна.
- Уинстон, скажите, кто имеет право делать записи в этом самом Отчете?
Уинстон продолжал смотреть в одну точку. Уверен, что ничего интересного он там не видел.
- Дружище, очнитесь...
Каменное молчание.
Я лениво поднялся, вытащил из-под мышки парализованного бармена короткоствольный револьвер и бабахнул над его ухом в потолок. Бармен упал на пол, как доска. Будто ждал.
