Стивен Барнс - Плоть и серебро
Кажется, он так и собирается тут стоять, безмолвно, неподвижно, невозмутимо — всегда. Сцилла не привыкла, чтобы на нее не реагировали. И ей это совсем не понравилось.
— Ты доктор Георгори Марши, — сказала она резко. — Ты будешь делать то, что я говорю. Я хочу, чтобы ты сел. Ты будешь повиноваться или я должна показать, что будет, если ты ослушаешься?
Марши безразлично пожал плечами, но подчинился. Он тяжело рухнул на единственный в ячейке стул.
— На вас надет полный боевой экзот «Армарк» выпуска ККУ ООН, — сказал он очень спокойно. — Помимо вооружения, этот экзот увеличивает вашу скорость в пятнадцать раз, а силу в тридцать раз по отношению ко мне.
— Ты точно оценил мое над тобой превосходство, — процедила Сцилла. — Но не следует нести бессмыслицу. Я — ангел.
Ее добыча ответила ей язвительной улыбкой.
— Моя ошибка. Я всегда думал, что пьянство доведет меня до розовых слонов. — Он потянулся за бутылкой, стоящей рядом на столе. — Кстати, о пьянстве: не хотите ли выпить со мной перед сном?
Его нежелание принимать ее всерьез было непростительно. Сцилла двинулась, взлетев с кровати как живая молния, и выхватила у него бутылку раньше, чем глаз успел бы мигнуть.
Потом она медленно и демонстративно раздавила ее одним движением покрытой серебром ладони. Ячейка наполнилась резкой вонью пролитого алкоголя. Осколки зазвенели, падая на пол.
— Нет? — дружелюбно сказал Марши, глядя ей в лицо. Оно было татуировано кошмарной маской демона — лицо, предназначенное для наведения страха на смотрящего. — Или вы именно джин не любите?
— Что с тобой такое? — спросила Сцилла, и голос ее стал едким от ярости. — Ты дурак? Ты самоубийца?
Марши смотрел на нее, не мигая, и на лице его не было страха, не было вообще ничего, что она могла бы назвать.
— Я человек, который хочет выпить, — ответил он.
Все это шло совсем не так, как планировала Сцилла.
Ее мир был прост, правила его неизменны и нерушимы, и место ее в этом мире полностью понимали все и каждый. Люди ее боялись, потому что она ангел. Ангелы на то и сделаны, чтобы их боялись; они — орудия, выкованные в Небе, дабы принуждать человека соблюдать Законы Бога и определять наказание за нарушение этих Законов. Лишь один человек в ее жизни и в ее мире не сжимался в ее присутствии, и это был Брат Кулак. Поскольку она была Его ангелом, только правильно было, чтобы это она боялась Его.
Но этот человек, которого ее послали доставить, — не Избранник Бога. Он неверный, а она ангел. Как он может смотреть на нее и не трепетать?
Сцилла знала, как выглядит, и гордилась этим. Тело ее не было нечистой массой мягкой, обвислой, потеющей плоти; она была вся — блестящее, прочное, неразрушимое серебро с головы до ног. Она не была проклята непристойными женскими частями, которые надо прятать. Пах у нее был гладкий, ровный и непроницаемый. Груди были скромными серебряными холмами без сосков, клеймящих млекопитающих тварей.
Лицо ее было по форме человеческим и сделанным из плоти, но несло на себе красно-черные метки Бога, втравленные в каждую пору. Вместо волос ее череп покрывало сияющее серебро. Один ее зеленый глаз был вполне человеческим, поскольку ангелы стоят на полпути между Богом и человеком. Другой, ангельский глаз был немигающей, недреманной стеклянной линзой в стальной оправе. В этот глаз мог смотреть Брат Кулак, чтобы видеть свой мир ее глазами, если захочет, и еще он давал ей возможность видеть в темноте, чтобы никто не мог укрыться от несущего Справедливость Господню.
Она сияла, как меч священного света, и все равно этот Марши не был ослеплен. Даже не моргнул.
На ее глазах он взял со стола другую бутылку. Отпив из нее, он протянул бутылку Сцилле:
— Давайте выпейте, — сказал он. — Помогает расслабиться.
Она взяла бутылку, но не чтобы выпить. Когда он потянул руку назад, она схватила его другой рукой за запястье. Керамиловые когти с шипением вышли из гнезд позади пальцев и сомкнулись со зловещим щелчком; бритвенной заточки острия вонзились в мягкую серую ткань его перчаток. Глядя ему прямо в глаза, она надавила. Недостаточно, чтобы раздавить, но более чем достаточно, чтобы сломать это бесящее ее безразличие.
К ее большому удивлению, запястье не поддалось. Выражение терпеливой апатии не сошло с лица Марши.
Сцилла нахмурилась, раздувая ноздри в красной чешуе. Сжала сильнее. Настолько, чтобы он завопил, когда кости запястья сомкнутся. У нее был строгий приказ доставить его в целости, но так или иначе его надо поставить на колени, как ему надлежит быть; поглядеть ему в глаза и увидеть страх, которому там надлежит быть.
Сцилла свою силу знала. Ее руки могли перетереть гранит в песок, мять и рвать сталь, как глину. Но эта рука не поддавалась. И на лице его ничего не выражалось. Даже меньше, чем ничего.
Она сдавила еще сильнее, покрытые черной татуировкой губы отползли, открывая подпиленные остроконечные зубы, покрытые тонким слоем керамила. С кроваво-красными остриями.
Марши наклонил голову, чтобы лучше рассмотреть ее рот. Без всякой причины он улыбнулся.
— Отлично смотрится, — сказал он. — Только спорить могу, что когда вы прикусите язык, бывает чертовски больно.
Сцилла зашипела от гнева и злобы. Она вцепилась когтями в его руку выше запястья и потянула. Материя расползлась под керамиловыми лезвиями, как желе.
Но в награду ей вместо мучительного крика боли в проколотой до кости руке раздался душераздирающий скрежет, от которого завибрировала ее рука и заныли зубы. А он все еще смотрел на нее… с интересом.
Хотя это и было маленькое поражение, она опустила глаза. С когтей слетели клочки серой ткани. Кисть и запястье у этого типа были серебряные — точно как ее ангельская кожа. Ее керамиловые лезвия могли резать листовую сталь как картон, но на этом блестящем металле не оставили даже царапины.
На лбу ее, озадаченном таким невероятным событием, появились морщины.
— Сюрприз, — сказал он, осмеливаясь смеяться над ней. Над ней!
— Тебе сюрприз, — прорычала она. И выстрелила ему в грудь в упор.
Марши очнулся и потряс головой.
Это оказалось серьезной ошибкой. В мозгу было такое ощущение, будто этот самый мозг вытащили через глазную орбиту, как следует перемесили и запихнули обратно в череп через просверленную во лбу дыру. Он застонал. Мозг будто колыхался студнем при каждом движении.
Кто-то рядом засмеялся — резкий звук, будто в одно ухо сунули тупой гарпун и вытащили из другого. Какая-то женщина? В памяти всплыл неясный портрет какой-то одноглазой серебристой химеры.
