Стивен Барнс - Плоть и серебро
Мерри глядела на него, зная, что при всей ее честности она все же соврала ему. Она носила маску годами, носила и в эту ночь. Это была холодная и колючая маска, имя и личность под названием Мерри. Весь этот вечер она таяла и соскальзывала. И сейчас, когда Мерри глядела ему в глаза, что-то действительно поддалось у нее в душе, как тающий лед, когда он лопается и сползает с того, что закрывал, допуская туда тепло. Мерри исчезла, оставив прятавшуюся за маской женщину обнаженной перед ним.
— Утром, — сказал он.
— Ладно, — шепнула она и закрыла его губы своими, целуя его так, как никогда не целовала бы хуана отброшенная Мерри. Во рту его был вкус виски и мечты.
Он обнял ее, и она закрыла глаза и крепко держала его, перенесясь в те времена, когда любовь и счастливый конец не казались недосягаемыми, а надежда не была просто словом из семи букв.
В пять часов по местному времени Марши сел в кровати, разбуженный сигналом одной из своих рук. Он зевнул, потянулся, потом глянул на женщину, раскинувшуюся рядом с ним поперек кровати. В тусклом янтарном свете ночника длинное худое тело казалось сделанным из слоновой кости, коралла и золотой проволоки.
Но ничто сделанное из подобных материалов не может быть таким мягким и теплым. Таким красивым. Таким щедрым.
Влюбленная улыбка скользнула на его лицо, когда он впитывал ее вид и аромат, самое ощущение — просто быть рядом с ней. Он хотел запомнить этот момент, эти чувства, обрамить, как цветное стекло, чтобы потом его сверкающие цвета окрасили последующие серые дни.
— Спасибо тебе, — шепнул он, зная, что она его не услышит, но чувствуя, что не может не сказать. Она так много ему дала — больше, чем могла сама думать.
Осталось еще только одно, что было в ее власти дать ему, и для него это было всего драгоценнее. Но придется ждать, чтобы узнать, достанется ли ему это.
Чтобы подготовить путь к этому моменту, надо кое-что сделать. Уплатить долги в самой драгоценной монете, которая у него есть. И время вставать и начинать.
Он слез с кровати и тихо оделся, хотя мало было шансов, что она проснется. Таблетка, которую он бросил ей в бокал перед их последним взрывом страсти, это гарантирует.
Первым делом он вытащил из сумки карманный коммуникатор, вынес его в соседнюю комнату и сделал пару звонков. Выполнив эти приготовления, он вернулся в спальню.
Наклонившись, он поцеловал Мерри в лоб, потом прошел к изножию кровати и начал дыхательные упражнения для вхождения в глубокий рабочий транс.
Очень скоро он был готов начать. Отложив в сторону серебряные руки, он механическим шагами подошел к изголовью.
Если бы она сейчас проснулась и увидела его, доверие ее превратилось бы в ужас от вида этого пугающего, непреклонного лица, погруженного в транс.
Но женщина, которая называла себя Мерри, спала спокойно и безмятежно.
Мерри проснулась часа через четыре с сонной улыбкой на лице. Она лениво потянулась, зевнула так, что можно было бы челюсть вывихнуть, потом перекатилась в сторону своего любовника посмотреть, не проснулся ли он. Если нет, она знала, как его разбудить.
Оказалось, что она лежит одна среди смятых покрывал. Она с надеждой заглянула в гостиную, но там было пусто. Ее бросили.
Тепло постели превратилось в холод, когда постель из уютного гнездышка любви превратилась в мягкий рабочий станок шлюхи.
Мерри плюхнулась назад, крепко зажмурив глаза, чтобы не видеть собственной глупости. Даже один хуан из тысячи не захотел бы оказаться утром в обществе старой шлюхи с помятой мордой. Как же она могла быть такой дурой, чтобы думать, что этот не такой, как все?
Так вот могла же, черт побери. Она было думала, что он понимает это ужасное чувство — когда тебя используют и бросят. Она позволила ему воскресить ее надежды, только чтобы он потом подрубил их под колени.
Вот тебе и рыцарь в сверкающих доспехах.
Вот тебе и ответ на его дурацкий вопрос наутро.
Выбор. До чего же смешно! Только почему-то смеяться ей не хотелось.
У нее даже не было выбора полежать немножко и пожалеть себя. Сейчас, когда она проснулась, требования мочевого пузыря стали непобедимо настойчивыми.
Нет покоя грешнику, — подумала она мрачно, вставая с кровати и шлепая босыми ногами в ванную. Свет включать не надо было — она и так знала, что где.
Вылить лишнее, выпитое накануне, — от этого стало чуть лучше. Вспомнить, что ее ждет тысяча кредитов, — от этого стало еще чуть лучше. По крайней мере это слегка заглушило жжение от полученной пощечины.
Когда она включила свет, чтобы посмотреть на себя в зеркало и понять, чувствует она себя лучше или хуже, чем выглядит, оказалось, что зеркало завешено розовой пластиковой скатертью со стола в гостиной. На ней что-то было написано большими черными буквами, выведенными так аккуратно, будто напечатанные машиной.
Мерри поморщилась, протерла подпухшие глаза и начала читать.
ВЫБОР, — гласило начало надписи, — ЛУЧШЕ ДЕНЕГ.
Когда Мерри дочитала записку, оставленную Марши, он уже был в двух тысячах километров от Веспы, и корабль его все еще набирал скорость, унося его туда, где требуется его искусство. Где он будет использован.
Он сидел в уютном камбузе; попивая кофе и бренди и вспоминая прошедшие сутки.
Две выполненные им хирургические процедуры были обычны в том смысле, что их мог выполнить только бергманский хирург, что он не видел пациентов ни до, ни после, и что сотрудники госпиталя поддали ему под зад, как только он закончил дело. Никто его в лицо парией не назвал. Не требовалось. Действия говорят громче слов.
Отклонением от обычной схемы была Мерри.
Улыбка умиления прошла по его лицу. Он все еще чувствовал ее аромат, сладкий и манящий. Он произнес ее имя вслух. Как молитву или благословение. Мерри, благословенная в женах.
Она обращалась с ним, как с человеком, не как с уродцем или монстром, к чему привыкаешь, когда приходится, когда тебя выкидывают, как одноразовый предмет, выполнивший свое назначение. И это ее отношение само по себе было настолько приятно, что он даже почти не пил сейчас из боязни заглушить это ощущение.
С тех пор как вступил в действие график, жизнь Марши была поглощена монотонностью, в которой не было ни корней, ни друзей, ни выбора. Как будто пала ночь длиной в тысячу дней, залив его настроение черным дегтем. Он чувствовал, как коррозирует, втягивается внутрь и наращивает снаружи толстую ржавую корку апатии — чтобы выжить.
Но если кто-нибудь находит время и желание протереть в этом дегте маленькое светлое пятно…
