В чертогах марсианских королей - Варли Джон Герберт (Херберт)

Из-за этого у меня могло возникнуть ощущение, что я работаю двумя большими пальцами, а не всеми сразу.

Я никогда не намекал, что могу сделать что-либо быстрее за счет зрения или слуха. Они вполне справедливо посоветовали бы мне не лезть не в свое дело.

Принятие помощи от зрячего было первым шагом к зависимости, и, в конце концов, им и дальше пришлось бы делать ту же работу после того, как я уйду.

И это вновь побудило меня задуматься о детях. Я начал утверждаться в мысли, что существует некий подтекст обиды, возможно, и неосознанной, между родителями и детьми. Было очевидно, что они очень любят друг друга, но как дети могут не обижаться на то, что родители отвергают их талант? Так, во всяком случае, размышлял я.

Я быстро встроился в повседневную жизнь. Ко мне относились не лучше и не хуже, чем к любому, что меня удовлетворяло. Хотя я никогда не смогу стать частью группы, даже если пожелаю, не было абсолютно никаких признаков того, что я не полноценный ее член. Именно так они относились к гостям – как если бы они были одними из них.

Жизнь здесь была полноценной в том смысле, какой никогда не была в городах. Такое пасторальное умиротворение не было уникальным для Келлера, но люди здесь получали его щедрыми порциями. Ходить босиком по земле – это нечто такое, чего никогда не ощутишь в городском парке.

Ежедневная жизнь была деловой и удовлетворяющей. Нужно было кормить кур и свиней, заботиться о пчелах и овцах, ловить рыбу и доить коров. Работали все: мужчины, женщины и дети. Казалось, что все здесь согласуется без очевидных усилий. Каждый, похоже, знал, что делать, когда это требовалось сделать. Можно представить это в виде хорошо смазанной машины, но мне никогда не нравилась эта метафора, особенно по отношению к людям. Я представлял их организмом. Любая социальная группа – тоже организм, но этот работал. В большинстве других коммун, в которых я побывал, имелись откровенные недостатки. Нужные дела не делались, потому что все были слишком обдолбанные, или не могли себя заставить, или вообще не видели необходимости их делать. Подобное игнорирование заканчивалось тифом и эрозией почвы, замерзающими насмерть людьми и вторжением социальных работников, забирающих у вас детей. Я видел, как такое происходило.

Но не здесь. Они хорошо представляли картину мира такой, какая она есть, а не розовыми заблуждениями, на которые опирались другие утописты. Они делали те дела, которые требовалось делать.

Я никогда не смогу описать все колесики и шестеренки (опять эта машинная метафора), благодаря которым это общество работало. Одни только пруды с рыбным циклом оказались достаточно сложны, чтобы привести меня в изумление. Я убил паука в одной из теплиц, а потом узнал, что его туда запустили, чтобы он поедал конкретные виды вредителей растений. То же самое было и с лягушками. В воде плавали насекомые, чтобы поедать других насекомых. Кончилось тем, что я боялся прихлопнуть поденку без предварительного одобрения.

Со временем мне рассказали кое-что из их истории. Были допущены ошибки, хотя удивительно немного.

Одна из них была допущена в области обороны. Поначалу они не приняли никаких мер безопасности, мало что зная о жестокости и случаях насилия, происходивших даже в самых отдаленных уголках штата. Оружие стало бы здесь логичным и предпочтительным выбором, но находившимся за пределами их возможностей.

Однажды вечером к ним прикатила полная машина пьяных мужчин.

Они услышали об этом месте в городе. И пробыли там два дня, перерезав телефонные провода и изнасиловав многих женщин.

Когда вторжение завершилось, люди обсудили все возможные варианты и выбрали органическое решение. Они купили пять немецких овчарок. Не тех психованных уродов, которых рекламируют как «охранных собак», а специально обученных в фирме, рекомендованной полицией Альбукерке. Они были натренированы и как сторожевые, и как полицейские псы.

Собаки были совершенно безопасны, пока пришелец не проявлял явную агрессию, и в такой ситуации их обучили не обезоруживать, а вцепляться в горло.

Как и большинство их решений, это сработало. Второе вторжение завершилось двумя покойниками и тремя тяжелоранеными – и все на одной стороне. В качестве подстраховки на случай организованной атаки они наняли бывшего морпеха, который обучил их азам «грязного» ближнего боя. В общине жили отнюдь не наивные дети-цветы.

Они превосходно ели три раза в день. Было время и для досуга. Работали они не целый день. Находилось время взять друга за руку и посидеть с ним на траве под деревом, обычно незадолго до заката, перед большим ужином. Хватало времени, когда человек мог остановить работу на несколько минут, чтобы поделиться чем-то особенным. Помню, как меня взяла за руку женщина, которую я должен назвать Высокая Зеленоглазая, и отвела к амбару на сваях, где в низком и прохладном просвете под полом росли грибы. Мы протиснулись туда, испачкав лица землей, сорвали несколько грибов и стали их нюхать. Она показала, как это надо делать. Пару недель назад я бы подумал, что мы погубили их красоту, но, в конце концов, она всего лишь визуальная. Я уже начал меньше полагаться на зрение, ведь оно так далеко от сущности объекта.

Она показала, что грибы все еще прекрасны на ощупь и на запах даже после того, как мы их явно уничтожили. А потом она ушла на кухню, набрав в фартук кучку грибов. В тот вечер они были прекрасны и на вкус.

И помню мужчину – назову его Лысый, – он принес мне доску, которую он и одна женщина обрабатывали рубанком в столярке. Я оценил пальцами ее гладкость, понюхал ее и согласился с ним, насколько доска хороша.

А после ужина начиналось Общение.

На третьей неделе я получил указание на свой статус в группе.

Это была первая реальная проверка того, значу я что-либо для них. В смысле значу ли нечто особое. Я хотел видеть их своими друзьями и, пожалуй, был немного огорчен мыслью о том, что с любым, кто сюда забредет, станут обращаться так же, как и со мной. Это было по-детски и несправедливо по отношению к ним, и я до какого-то момента даже не осознавал, какова реальность.

Я носил воду в ведре на поле, где был посажен саженец дерева. Для полива имелся шланг, но его пока использовали на другом конце деревни. Это дерево было недосягаемо для автоматических оросителей и засыхало. И я носил к нему воду, пока не будет найдено другое решение.

Было жарко, около полудня. Я набрал воды из крана возле кузницы. Поставил ведро за спиной и сунул голову под струю воды. На мне была хлопковая рубашка, расстегнутая на груди. Мне было приятно ощущать, как вода течет по волосам и пропитывает рубашку. И я простоял так почти минуту.

Я услышал позади звук падения и ударился головой, когда слишком быстро поднял ее под краном. Обернувшись, я увидел женщину, лежащую лицом в пыли. Она медленно перевернулась, держась за колено. Я с ужасом понял, что она споткнулась о ведро, которое я беспечно оставил на бетонной дорожке. Сами подумайте: идете там, где точно знаете, что препятствий нет, и вдруг оказыватесь на земле.

Их система будет работать только на доверии, и оно должно быть полным – все и всегда должны вести себя ответственно. Я был принят в этот круг доверия и облажался. У меня стало мерзко на душе.

У женщины оказалась глубокая ссадина на левом колене, из которой сочилась кровь. Она ощупала ее, сидя на дорожке, и начала выть. Ей было страшно и больно. Из глаз катились слезы, она била кулаками по дорожке, завывая «хууу, хууу, хууу!» с каждым ударом. Она разозлилась и имела полное право злиться.

Она нашла ведро, когда я неуверенно протянул к ней руку. Она схватила ее и поднялась по ней до лица. Ощупала его, не переставая плакать, затем вытерла нос и встала. И пошла к одному из зданий.

Она немного хромала.

Я сел и ощутил себя отверженным. Я не знал, что делать.

Ко мне подошел мужчина. Это был Дылда. Я назвал его так, потому что он был самым высоким в Келлере. Он не был кем-то вроде полицейского, я потом узнал, что он оказался первым, кого встретила раненая женщина. Он взял меня за руку и ощупал лицо. Я увидел, как у него выступили слезы, когда он ощутил мои эмоции. Он попросил зайти в дом вместе с ним.