В чертогах марсианских королей - Варли Джон Герберт (Херберт)

Вся их рыба погибла. Они пустили тушки на удобрения и стали разбираться в том, что могло пойти не так. Они использовали трехступенчатую экологию того типа, которую впервые использовали «Новые алхимики» в семидесятые [4]. Она состояла из прудов, накрытых куполами: в одном находилась рыба, во втором разместились бактерии и дробленые раковины в одной секции, и водоросли в другой, а в третьем жили дафнии. Вода с отходами жизнедеятельности рыб прокачивалась через раковины и бактерии, которые выполняли ее детоксикацию и превращали содержащийся в ней аммиак в удобрение для водорослей. Вода с водорослями перекачивалась в следующий пруд для кормления дафний. Затем дафнии и водоросли перекачивались на корм рыбам, а обогащенная вода служила удобрением для тепличных растений во всех куполах.

Они провели анализ воды и почвы и выяснили, что из примесей в раковинах выделялись химикаты, которые накапливались далее по пищевой цепи.

После тщательной очистки они перезапустили цикл, и все пошло хорошо. Но они потеряли деньги за первый урожай.

Они никогда не голодали. И не мерзли – солнечного света было в избытке круглый год, чтобы давать энергию для насосов и пищевого цикла, а также для обогрева жилищ. Здания они построили наполовину заземленными, учитывая нагревающие и охлаждающие возможности конвекционных потоков. Но им пришлось потратить часть своего капитала. Первый год закончился для них с убытком.

Первой же зимой в одном из зданий начался пожар. Двое мужчин и девочка погибли из-за неисправности системы пожаротушения. Это стало для них шоком. Они полагали, что все будет работать так, как рекламировалось. Никто из них не разбирался в особенностях строительства, в оценках надежности как противоположностям реалиям. Они обнаружили, что несколько их установок не соответствуют спецификациям, и ввели программу периодической проверки всего.

Они научились разбирать и ремонтировать на своей ферме все. Если что-то содержало настолько сложную электронику, что они не могли ее чинить, то они ее демонтировали и заменяли на что-нибудь более простое.

В социальной области их прогресс был намного более успешным. Джанет мудро решила, что будут только два жестких и четких правила в области их взаимоотношений. Первое – она отказалась стать их президентом, председателем, шефом или верховным главнокомандующим. Она с самого начала видела, что им необходима движущая личность, чтобы завершить планирование, купить землю и выковать чувство цели из неоформленного желания альтернативы. Но, приведя их на землю обетованную, она отреклась. С этого момента они будут жить в демократическом коммунизме. Если он потерпит неудачу, они испробуют новый вариант. Все что угодно, кроме диктатуры с ней во главе. Она не желала в таком участвовать.

Вторым правилом стало не принимать ничего. Еще никогда не существовало общины слепоглухих, живущих самостоятельно. У них не имелось ожиданий для удовлетворения, им не было нужды жить так, как живут зрячие. Некому было говорить им не делать чего-то просто потому, что это не сделано.

Каким будет их общество, они представляли не яснее, чем кто угодно.

Они были втиснуты в форму, которая не соответствовала их потребностям, но за ее пределами они не знали ничего. Им пришлось искать поведение, имеющее смысл, моральные поступки для слепоглухих. Они поняли основные принципы морали: ничто не морально всегда, и все морально при правильных обстоятельствах. Все это должно соотноситься с социальным контекстом.

Они начали с чистого листа, не имея модели для образца.

К концу второго года они получили этот контекст. Они его постоянно модифицировали, но базовая структура была создана. Они узнали себя и кто они такие, как никогда бы не смогли узнать в школе. И определили себя на собственных условиях.

Свой первый день в Келлере я провел в школе. Это был очевидный и необходимый шаг. Я должен был выучить амслен.

Пинк была добра и очень терпелива. Я выучил базовый алфавит и стал упорно его осваивать. К полудню она уже отказывалась со мной разговаривать, заставляя говорить руками. Она соглашалась говорить, только когда я настаивал, а со временем перестала совсем. После третьего дня я уже произносил лишь слово-другое.

Это не значит, что я внезапно стал разговаривать свободно. Вовсе нет. К концу первого дня я знал алфавит и мог с трудом добиться, чтобы меня понимали. Мне же гораздо хуже удавалось читать слова, по буквам выстукиваемые у меня на ладони. Еще очень долго мне приходилось смотреть на ладонь, чтобы увидеть, что мне говорят. Но, как и с любым языком, со временем начинаешь на нем думать. Я свободно говорю по-французски и помню свое изумление, наконец-то достигнув этапа, когда уже не переводил мысли, прежде чем произнести. В Келлере я его достиг примерно за две недели.

Помню один из последних вопросов, который я задал Пинк вслух. Это было то, что меня тревожило.

– Пинк, я здесь желанный гость?

– Ты здесь уже три дня. Разве ты чувствуешь себя отвергнутым?

– Нет, это не так. Наверное, мне просто нужно услышать ваши правила по отношению к пришельцам. Как долго мне здесь можно будет оставаться?

Она нахмурилась. Это был, очевидно, новый вопрос.

– Ну, практически, пока большинство из нас не решит, что мы хотим, чтобы ты ушел. Но такого никогда не было. Никто здесь не оставался дольше, чем на несколько дней. Нам никогда не приходилось разрабатывать правило, что делать, например, если кто-то видящий и слышащий захочет к нам присоединиться. Пока никто не хотел, но, думаю, такое может случиться. Предполагаю, что они не захотят такое принять. Они очень независимы и ревностно относятся к своей свободе, хотя ты мог этого и не заметить. Не думаю, что ты когда-либо станешь одним из них. Но пока ты желаешь считать себя гостем, то, возможно, можешь остаться хоть на двадцать лет.

– Ты сказала «они». Разве ты не включаешь себя в эту группу?

Она впервые проявила легкую неуверенность. Жаль, что в то время я не умел читать язык тела лучше. Думаю, руки смогли бы поведать мне несколько томов о том, что она думает.

– Конечно, – ответила она. – Дети – часть группы. Она нам нравится. Я точно не захотела бы жить где-то в другом месте, исходя из моих знаний о внешнем мире.

– Я тебя не виню. – Тут многое осталось недосказанным, но я знал недостаточно, чтобы задать правильный вопрос. – Но разве никогда не было проблемой обладать способностью видеть, когда никто из твоих родителей этого не может? Они тебе не… завидуют в каком-то смысле?

На этот раз она рассмеялась.

– О нет. Никогда. Для этого они слишком независимые. Ты сам видел. Они не нуждаются в нас для чего угодно, что они не могут сделать сами. Мы – часть семьи. Мы делаем в точности то же, что и они. И это действительно не имеет значения. В смысле зрение. И слух тоже. Просто оглянись. Есть ли у меня особые преимущества из-за того, что я вижу, куда иду?

Мне пришлось признать, что нет. Но все же оставался намек на нечто, о чем она умолчала.

– Я знаю, что тебя тревожит. Насчет пребывания здесь.

Ей пришлось вернуть меня к первоначальному вопросу – я задумался и отвлекся.

– И что же?

– Ты не ощущаешь себя частью повседневной жизни. Ты не выполняешь свою долю обязанностей. А ты очень совестливый и хочешь вносить свой вклад. Я это вижу.

Она прочитала меня правильно, как и обычно, и я это признал.

– И ты не сможешь этого делать, пока не научишься говорить со всеми. Так что давай вернемся к урокам. У тебя все еще очень неуклюжие пальцы.

Работы предстояло много. Первое, что я должен был освоить, – не торопиться. Работники они были медленные и методичные, делали мало ошибок, и их не волновало, что на работу может уйти весь день, лишь бы она была сделана хорошо. Когда я работал один, мне не нужно было об этом беспокоиться: подметание, сбор яблок, прополка огородов. Но когда я включался в командную работу, мне приходилось осваивать новый темп. Зрение позволяет делать многие аспекты работы сразу, с помощью нескольких быстрых взглядов. Слепой выполняет каждый аспект по очереди, если в работе есть несколько этапов. Все должно быть подтверждено касанием. Зато в конвейерной работе они могли быть намного быстрее меня.