Стивен Бакстер - Эволюция
У неё даже не было имени. Но, возможно, какая-то её часть сохраняла глубинную память об иных, минувших днях. Пусть она будет зваться Память.
Она слышала шелест среди ярусов растительности под собой, шлепки выброшенных шкурок от плодов, летящих вниз сквозь листву, первые неуверенные подвывающие голоса самцов.
Она повернулась на живот и прижалась лицом к своей постели из прутьев. Она могла различить лишь саму колонию — тёмную висячую массу на нижних ярусах полога леса, словно в вышине среди зелени каким-то чудом оказалась деревянная подводная лодка. В разных местах вокруг колонии двигались, шевелились и препирались изящные фигурки. Начиналась обычная повседневная жизнь. И тем, кто опаздывает, ничего не достанется.
Память встала, выпрямившись, и раздвинула своё гнездо, словно птенец проклёвывался из яйца. Маленькая голова поднялась на метровую высоту её роста, и она начала оглядывать окружающий её мир.
Повсюду вокруг неё лес поднимался обширными зелёными ярусами жизни. Верхняя часть полога леса была крышей высоко над тем ярусом, в котором обитала она сама. На севере, западе и востоке, за деревьями, Память могла разглядеть голубое искрящееся мерцание. Блеск океана всегда очаровывал её. И хотя ей не было видно южного берега, интуиция совершенно верно подсказывала ей, что океан продолжался даже там, образуя огромный пояс вокруг земли: она знала, что жила на обширном острове. Но океан был ещё одной бесполезной вещью; он казался ей слишком далёким, чтобы о нём можно было беспокоиться.
Этот особенно густой участок леса рос в ущелье, глубоко прорезавшем материнскую породу. Защищённое твёрдыми каменными стенами, питаемое речками, которые бежали по дну ущелья, это было место, кишащее разнообразнейшей жизнью — хотя в разных местах зияли голые участки, расчищенные баранцовыми деревьями и их слугами — новой разновидностью жизни.
Но само ущелье имело не естественное происхождение. Оно было результатом взрывов древней материнской породы, результатом дорожного строительства у людей. Эрозия взяла всё, что ей причиталось: когда дренажные канавы и кюветы больше не обслуживались, срезанные склоны разрушились. Но, тем не менее, терпеливый геолог смог бы обнаружить в песчанике тонкую тёмную прослойку, которая медленно накапливалась на дне ущелья. Тёмная прослойка представляла собой видоизменившийся асфальт, слой, который всё ещё выходил на поверхность в разных местах вместе с фрагментами транспортных средств, которые когда-то двигались по этой дороге.
Даже сейчас от давно исчезнувших людей всё ещё оставались следы.
Тень мелькнула над листьям, шелестевшими вокруг неё, стремительная, безмолвная, отбрасываемая в лучах низко стоящего солнца. Она быстро пригнулась, ища безопасности среди листвы. Конечно, это была птица. Хищники верхней части полога леса уже начали свой день, и вряд ли стоило быть слишком заметным.
Бросив прощальный взгляд на остатки своего запачканного кусками помёта и вылезшей шерстью, запятнанного мочой гнезда, которое вскоре будет забыто, она полезла вниз.
По мере того, как тропический день вступал в свои права, люди уже рассредоточились по деревьям — гибкие и изящные существа занялись ежедневным неустанным поиском плодов, точащих кору насекомых, и воды, собирающейся в чашевидных листьях.
Память, всё ещё вялая, свесилась с ветки, глядя по сторонам.
Здесь были и самцы, и самки, некоторые из самок несли на себе цепляющихся младенцев. Кроме того, самцы уделяли значительное время демонстрациям, воплям и воинственным прыжкам туда-сюда. Это было то, что не изменилось за долгие годы: структура сообщества приматов по-прежнему была той же самой — роскошная надструктура иерархии самцов, наложенная поверх сети снисходительно терпящих её кланов самок.
На этих средних уровнях полога леса более высокие деревья прорастали сквозь кроны своих низкорослых собратьев. На этом переходном уровне, не внизу и не на самом верху, люди находились в относительной безопасности от угроз, исходящих сверху и снизу. И именно здесь, окружённые колоннами высоких стройных стволов крупных деревьев, они построили свою колонию.
Это был шар примерно десять метров в поперечнике. Его толстые стены были сделаны из прутьев и мёртвых листьев, грубо спрессованных вместе. Листья размягчили, предварительно пережевав, а затем ими законопатили дырки в постройке. Всё это аккуратно покоилось в изгибах могучих ветвей дерева, на котором колонию достраивали уже не одно поколение. И жизнь в ней кипела: тонкий ручеёк фекалий и мочи стекал с огромного ствола дерева, жидкие отходы просачивались через отверстия, которые испещряли основание колонии.
Этот шар из выплюнутой жвачки и прутьев был самой прогрессивной постройкой, какую были способны построить послелюди на настоящий момент. Но это было проявление не ума, а инстинкта, столь же далёкого от сознательно планируемых действий, как постройка птицы-шалашника или термитник.
Память могла разглядеть маленькие лица, робко выглядывающие наружу сквозь дыры в грубо изготовленной стене колонии. Она помнила то время, когда вместе с собственным ребёнком сидела за этими сырыми, вонючими стенами. Основной целью колонии была защита самых уязвимых особей от лесных хищников: ночью неполовозрелый молодняк, старые и больные особи сбивались под защитой её стен. Но лишь самым юным младенцам и их матерям позволялось оставаться под её защитой на протяжении дня, пока остальные с риском для жизни выбирались на открытые места в поисках корма.
А когда случайные лучи солнечного света, пробившиеся сквозь полог леса, упали на колонию, стены засверкали. Среди спрессованных вместе прутьев и листьев были вставлены яркие камушки, собранные в подлеске. Попадались даже кусочки стекла. По прошествии миллионов лет выяснилось, что стекло было нестабильным: оно мутнело по мере того, как в его толще образовывались крошечные кристаллы — но, тем не менее, эти фрагменты сохранили свою форму: куски лобовых стёкол, габаритных огней и бутылок теперь собирали, чтобы украсить ими стены этой бесформенной постройки.
Это было похоже на украшение, но им не являлось. Стекло и блестящие камни были предназначены для защиты. Даже теперь хищники, охотящиеся на этих послелюдей, удерживались на расстоянии остатками зданий, блестящими камнями и сверкающим стеклом, будучи во власти глубоко укоренившихся инстинктов, которые развились во времена существования самых опасных убийц, когда-либо бродивших по Земле. Поэтому народ, к которому принадлежала Память, просто собезьянничал постройки своих предков, будучи даже не в состоянии представить себе, чему именно они подражали.
