Стивен Бакстер - Эволюция
— Кто?
— Боннер. Ты пользовал Луну?
— Он был чертовски сильно прав. Я её пользовал.
— Ты долбаная тёмная лошадка. Я бы никогда не узнал. Почему ты?
— Атавистические позывы, дружище. Думаю, она реагировала на мой мозг умнее среднего.
Снежок поразмышлял над этим.
— Тогда выходит, что наши большие мозги хороши для одной вещи.
— О, да. Они всегда были хороши для этого. Вероятно, именно для этого они и подходили в первую очередь. Всё остальное — хренотень.
— Ты долбаная тёмная лошадка.
IV
Снежок следовал за людьми-обезьянами.
Он жил не так, как жили они. Он пользовался своими западнями, чтобы ловить дичь размером со свиней и мелких оленей, и использовал ножи, костры и навесы для укрытия и разделки дичи. Но он ходил там же, где ходили они.
Они бродили по невероятно обширной территории, по большим лесам, которые покрывали южную Англию, по лесам, которые скрывали руины городов и соборов, дворцов и парков. Он беспокоился, если терял из виду Уину, и вновь успокаивался, когда находил её вновь. Постепенно он научился узнавать всех индивидуумов в небольшой группе — он дал им такие имена, как Дедуля, Шкет и Док — и он сопереживал их жизням, их триумфам и трагедиям, словно смотрел небольшую мыльную оперу.
Они боялись крыс — больших крыс, крысоволков, которые, очевидно, охотились стаями. Он это быстро понял.
Он спрашивал себя, каким он должен был выглядеть в их глазах. Несомненно, они были осведомлены о его присутствии, но он не пересекался с ними и не претендовал на пищу, которую они собирали. Поэтому они позволили ему существовать, не замечая его. Он был похож на призрака, думал он, — на призрака из ускользающего прошлого, преследующего этих новых людей.
Через несколько месяцев, когда долгое-долгое лето этих поздних времён, наконец, завершилось, они вышли на берег. Снежок подумал, что оказался где-то на берегу Суссекса, на южном побережье Британии.
Мохнатые понемногу кормились на краю леса, как обычно, не обращая внимания на Снежка.
Снежок бродил по пляжу. Лес дорастал прямо до берега, как будто это был тропический остров Робинзона Крузо, а вовсе не Англия. Он нашёл местечко, чтобы присесть, глядя на разбивающиеся об берег волны.
Он зачерпнул горсть песка. Тот был мелким и золотистым, и легко просыпался у него между пальцами. Но он видел, что в нём были чёрные зёрна и ещё немного частиц оранжевого, зелёного и синего цвета. Многоцветный материал должен быть пластиком. А чёрный материал напоминал сажу — сажу из Рабаула, вулкана-убийцы, или от пожаров, которые охватили весь мир, когда всё превратилось в дерьмо.
Всё ушло, думал он с удивлением. Действительно, ушло. Песок был своего рода доказательством. Лунные камни, соборы и футбольные стадионы, библиотеки и музеи, картины, шоссе, города и хибары, Шекспир и Моцарт, Эйнштейн, Будда, Мухаммед и Иисус, львы, слоны, лошади и гориллы, и весь остальной зверинец, охваченный вымиранием — всё стёрлось в прах, рассеялось и упало на землю, смешавшись в этом закопчённом песке, который он сеял сквозь пальцы.
Мохнатые уходили. Ему были видны их стройные очертания, тихо скользящие в глубину леса.
Он встал, стряхнул песок с ладоней, поправил узел на спине, и отправился за ними.
ГЛАВА 18
Крысиное царство
Восточная Африка. Примерно 30 миллионов лет после настоящего времени
I
Астероид некогда назывался Эрос.
У Эроса была собственная география в миниатюре. Его грунт был покрыт ударными кратерами, разбросанным щебнем и обломками, и ещё странными водоёмами, полными мельчайшей голубоватой пыли, которую заряжал электричеством неустанный солнечный свет. В длину он был примерно втрое больше, чем в ширину, и напоминал остров Манхэттен, заброшенный в космос.
Эрос был таким же древним, как Хвост Дьявола. Как и чиксулубская комета, он был реликтом эпохи формирования самой Солнечной системы. Но, в отличие от кометы, астероид устойчиво включился во вращение внутренней части системы — фактически, внутри орбиты Юпитера. В ранние эпохи происходило массовое разрушение, когда молодые астероиды, следуя по своим неровным орбитам, беспомощно разбивались друг об друга. Многие из них были раздроблены в облака пыли, брошены в огромную утробу Юпитера или в переполненные и опасные внутренние области системы. Уцелевшие сильно поредевшим роем следовали по правильным орбитам вокруг разгорающегося Солнца.
Но даже сейчас призрачный щипок гравитации заставлял орбиты астероидов резонировать, словно задетые струны.
Она неохотно выбралась на дневной свет.
У неё был ещё один дурной сон. Её голова была словно в тумане, руки и ноги не гнулись. Сквозь грубую крышу своего гнезда на верхушке дерева она видела шелестящую зелень полога леса над собой и клочки ясного голубого тропического неба. Как и лоток гнезда под её телом, крыша была всего лишь переплетённой массой прутьев, листьев и тонких веточек, торопливо построенной в последний час перед наступлением темноты, и скоро эта постройка будет покинута.
Она лежала на спине, положив правую руку под голову, а ноги были подогнуты к животу. Её голое тело было покрыто тонкой золотистой шерстью. В свои пятнадцать лет она была в самом расцвете сил. Растяжки на её животе и маленьком соски указывали на то, что она уже рожала. Её глаза, ещё слипающиеся от сна, были крупными, чёрными и бдительными: знак постепенной переадаптации к ночному образу жизни. Над ними невысокий лоб переходил в маленькую, аккуратную черепную коробку, и его скромные очертания были замаскированы шевелюрой курчавых тёмных волос.
Часть её никогда не спала крепким сном, независимо от того, насколько хорошо она строила свои гнёзда. В её сны всегда врывалась огромная пустота под ней, в которую она могла бы упасть. Поскольку верхушки деревьев были единственным безопасным местом для жизни её сородичей, пустота не имела смысла, но она всё равно была. Людям всё же требовалось несколько больше времени, чтобы привыкнуть к своему возвращению на деревья.
Конечно, это не помогло, когда её единственного ребёнка поглотило это пространство под нею: его хватку за её шерсть ослабил дождь, и его маленькое тельце, кувыркаясь, полетело в зелёные глубины.
Она никогда и ни с кем не говорила об этом. В действительности же, никто и ни о чём больше не говорил. Дни бесконечных разговоров давно уже прошли, а гортань и познавательные способности говорящего народа исчезли — они были неуместны при жизни на деревьях.
