Нил Гейман - Американские боги. Король горной долины. Сыновья Ананси
— Боюсь, только растворимый.
— Сойдет.
Толстый Чарли повернулся к чайнику.
— Значит, приехал издалека? — спросил он.
— Из Лос-Анджелеса.
— Как долетел?
Брат присел за кухонный стол. Пожал плечами. Такое движение может означать все что угодно.
— М-м-м… Ты надолго в Лондон?
— Пока не задумывался.
Незнакомец — Паук — оглядел кухню Толстого Чарли так, словно никогда не бывал на самой обычной кухне.
— Какой любишь кофе?
— Черный как ночь, сладкий как грех.
Толстый Чарли поставил перед ним кружку и передал сахарницу.
— Накладывай.
Паук ложку за ложкой клал в чашку сахар, а Толстый Чарли только смотрел во все глаза.
Между ними действительно было семейное сходство. С этим не поспоришь, хотя одно это не объясняло острого ощущения знакомости, которое накатило на Толстого Чарли при виде Паука. Паук выглядел таким, каким Толстый Чарли видел себя в мечтах, а не стеснительным, слегка разочаровывающим малым, какого он с монотонной регулярностью встречал по утрам в зеркале. Паук был жилистее, выше, элегантнее. Черная с красным кожаная куртка и черные кожаные штаны в обтяжку сидели на нем как вторая кожа. Толстый Чарли постарался вспомнить, такая ли одежда была на крутом малом из его сна. Паук словно бы подавлял все вокруг: всего лишь сидя по другую сторону стола от него, Толстый Чарли чувствовал себя неловким, дурно сложенным и глуповатым. Дело было не в одежде, а в сознании, что сам он в таких вещах выглядел бы жалким клоуном. Дело было не в том, как Паук улыбался (небрежно, радостно), а в холодной, непреложной уверенности самого Толстого Чарли, что даже практикуйся он перед зеркалом до конца времен, ему все равно не выдавить улыбку и вполовину столь обаятельную — чуть нахальную, чуть галантную.
— Ты приезжал на мамину кремацию, — сказал Толстый Чарли.
— Я собирался подойти к тебе после службы, — отозвался Паук, — но решил, что это не самая удачная мысль.
— Жаль. — Тут Толстому Чарли кое-что пришло в голову. — Я думал, ты и на папины похороны придешь.
— Что? — переспросил Паук.
— На папины похороны. Во Флориде. Пару дней назад.
Паук тряхнул головой.
— Он не мертв! Уверен, я бы знал, если бы он умер.
— Он мертв. Я его похоронил. Ну, во всяком случае, засыпал могилу. Спроси миссис Хигглер, если хочешь.
— Как он умер?
— Сердечный приступ.
— Это ничего не значит. Это только говорит, что он умер.
— Ну да. Умер.
Паук перестал улыбаться. Теперь он смотрел в свой кофе, будто надеялся там найти ответ.
— Надо бы самому посмотреть, — пробормотал он. — Нет, я тебе, конечно, верю. Но когда речь идет о твоем старике… Даже если твой старик одновременно мой старик.
Он скривился. Толстый Чарли прекрасно знал, что значит эта гримаса. Она достаточно часто возникала на его собственном лице, когда заговаривали о его отце.
— Она живет все там же? В доме по соседству с тем, где мы выросли?
— Миссис Хигглер? Да, там же.
— Ты, случаем, ничего оттуда не привез? Открытку? Может, фотографию?
— Целую коробку.
Большую картонную коробку Толстый Чарли еще не открывал. Она так и осталась забытая в коридоре. Принеся ее в кухню, он поставил ее на стол. Потом кухонным ножом разрезал скотч, которым она была оклеена. Запустив тонкие пальцы в коробку, Паук перелистнул фотографии точно игральные карты, пока не нашел одну двадцатилетней давности, на которой их мать и миссис Хигглер сидели на крыльце у последней.
— И крыльцо еще на месте?
Толстый Чарли напряг память.
— Кажется, да.
Позднее он так и не мог сообразить, увеличилась ли фотография или Паук уменьшился. Он мог бы поклясться, что ничего такого на самом деле не произошло, тем не менее бесспорным было одно: Паук ушел в фотографию, которая замерцала, пошла рябью и его поглотила.
Толстый Чарли потер глаза. Шесть утра, он в кухне один. На столе картонная коробка с бумагами и фотографиями, рядом — пустая кружка. Кружку Толстый Чарли поставил в раковину. Потом прошел по коридору в спальню, рухнул в кровать и проспал, пока будильник не зазвонил в четверть восьмого.
Глава четвертая,
которая завершается вечером с вином, женщинами и песнями
Толстый Чарли проснулся.
Мысли у него путались: вспоминался то сон, в котором он встретился с братцем-шоуменом, то тот, в котором к нему явился президент Тафт заодно со всеми персонажами из «Тома и Джерри». Приняв душ, Толстый Чарли пошел на работу.
И весь рабочий день что-то свербило у него в голове, но он никак не мог понять что. А потому у него все валилось из рук: он клал вещи не туда и то и дело что-нибудь забывал. В какой-то момент даже запел, сидя за столом, но не от счастья, а потому что забыл, что так не положено. Поймал он себя на этом только, когда сам Грэхем Хорикс просунул голову в его шкаф-кабинет, чтобы его одернуть.
— Никаких радио, плейеров или прочей аудиоаппаратуры в офисе, — с видом злобного хорька сказал Грэхем Хорикс. — Такое разгильдяйство в рабочем помещении недопустимо.
— Это не радио, — признался Толстый Чарли, уши у него пылали.
— Нет? Тогда что, скажите на милость?
— Я.
— Вы?
— Да. Я пел. Извините, пожалуйста…
— Готов был поклясться, что это радио. Надо же так ошибиться! Господи всемогущий! Ну, с такими поразительными способностями, с такими талантами вам следовало бы оставить нас ради сцены… Так сказать, услаждать слух больших аудиторий, возможно, даже в летнем театре на пирсе, а не занимать стол в офисе, где простые смертные пытаются работать. А? Мы здесь способствуем творческим карьерам.
— Нет, — пробормотал Толстый Чарли. — Я не хочу от вас уходить. Просто не подумал.
— Тогда вам нужно научиться воздерживаться от пения… За исключением ванны, душа или, быть может, трибун, когда болеете за любимую футбольную команду. Кстати, я болею за «Хрустальный дворец». Не то скоро поймете, что вам пора искать другое место.
Толстый Чарли улыбнулся, но тут же понял, что ему не до улыбок, и сделал серьезное лицо, но Грэхем Хорикс уже ушел, поэтому Толстый Чарли только выругался себе под нос, сложил на столе руки и ткнулся в них головой.
— Это вы пели? — спросила новенькая из отдела по связям с клиентами-артистами. Толстому Чарли никогда не удавалось запомнить имен сотрудниц: только выучишь, они уже уходят.
— Боюсь, что так.
— Что вы пели? Хорошо звучало.
Толстый Чарли сообразил, что не знает, и только пожал плечами:
— Не знаю. Я не слушал.
