Яна Завацкая - Белый Всадник
ГЛАВА 3. О БЕЛОМ СЛОНЕ.
"О-о-о, это странное место - Камчатка, - напевала Таня себе под нос, ловко орудуя шваброй, - О-о-о -о, это сладкое слово Камчатка". Послеобеденная тишина царила в отделении. Двери палат не открывались, никто не появлялся в коридоре, и это было, конечно, удобно для Тани. Только медсестра Лиля сидела на посту и сосредоточенно отмечала температуру в историях болезни. Тане оставался совсем небольшой кусок коридора. Она с удовлетворением думала о том, что сегодня, помимо повседневной беготни, удалось сделать еще многое: туалет сияет зеркальным блеском, благо, кафель совсем новый. Две пустые палаты, которые она "прогенералила" с утра, стоят чистые, пахнущие хлоркой, в мертвенно-синем свете кварцевых ламп. Вскоре их проветрят, и вероятно, уже сегодня вечером новые больные придут в свеженькие стерильные помещения. По правде сказать, люди не особенно чистоплотны. Каждый день выгребаешь из палат кучу мусора, и чего там только нет! Кожурки семечек, косточки, бумажки, фантики, даже окурки (?!) и какие-то плевки. Но в конце концов танина работа в том и заключалась, чтобы мыть и убирать. К чему рассуждать о том, что люди могли бы сорить и поменьше? Настроения такие рассуждения не поднимут. Гораздо проще вот так: опускаешь тряпку в ведро, чуть отжимаешь: так, чтоб мочило, но не чересчур; пускаешь на пол, широким размахом развозишь воду, отчего еще один участок пола мокро блестит. Потом полоскаешь тряпку и очень крепко, изо всех сил выжимаешь. И этой уже полусухой тряпкой сильно, с нажимом протираешь намоченный линолеум, пытаясь собрать всю грязь. Теперь то же самое повторяешь с начала на следующем участке. Так постепенно, потихонечку делается работа. Вот и все. Таня закончила последний участочек. Осторожно, по краешку линолеума прошла в санитарную, вылила воду, затерла кое-где грязные следы и сполоснула ведро.
Потом она вымыла руки, причесалась перед маленьким, загаженным зеркалом. Пройдя мимо озабоченной Лили, сказала "Я пошла. До свидания." Лиля буркнула что-то в ответ.
Неся свою радость в себе, как вино в полном кувшине, тихо улыбаясь, Таня вышла из отделения. На лестнице никто не встретился ей. В подвальной раздевалке Таня сняла халат и надела кофточку поверх ситцевого рабочего платья. Переменив обувь, она уложила халат и тапочки в сумку и надела светло-синий осенний плащ. Перед зеркалом задержалась ненадолго, завязывая на шее белый газ и надевая на голову ушную шерстяную повязку. Одевшись, Таня попрощалась с гардеробщицей тетей Зиной и вышла на улицу.
Октябрьский ветер, весело закружившись, тут же бросил к ее ногам горсть желтой мертвой листвы. Таня улыбнулась и ветру. Осторожно, чтобы не запачкать плаща, она шла по больничным задворкам, сплошь заваленным вечным строительным мусором. Двое рабочих в заляпанной одежде тащили через двор носилки с цементом. Таня остановилась, пропуская их, с любопытством вглядываясь в их озабоченные хмурые лица. Проявив чудеса ловкости, пробежала она по узенькой доске, перекинутой через гигантскую яму с обнаженными на дне трубами теплоснабжения. Убедившись, что начищенные полусапожки и светлый плащ почти не потерпели урона при переходе через двор, она вышла на улицу.
Толпа на троллейбусной остановке достаточно красноречиво предвещала веселую, содержательную поездку на нижней ступеньке. Пикантность такой поездки, несомненно, будет заключаться в возможности быть выдавленной из транспорта или размозженной напором толпы по дверям. Подумав, Таня свернула в парк: пешком путь не близок, и, однако, лучше подышать свежим воздухом, чем вернуться домой без пуговиц, с порванной сумкой и воинственным настроением.
Миновав гигантский поблекший от времени транспарант "В единстве с народом сила партии", Таня оказалась в парке. Не торопясь, шла она через полуоблетевшую рощу, вдыхая холодный воздух осени, столь любимый великим русским поэтом. Осень в этом году как-то особенно трогала Таню, и от этого Пушкин становился еще роднее и ближе. Покой царил в природе, осенний покой умирания окутывал сердце мягким ласковым облаком. Не было движения, жизни, веселого шума, лишь беззвучно слетали с полуголых засыпающих деревьев запоздавшие последние листья. Золотой осенний бал был позади, теперь в парке царил полусон, слипшиеся грязные ошметки листопада сплошь покрывали асфальт. И покойно, светло было идти по этим сброшенным листьям, среди засыпающей рощи. Так покойно, как ложишься вечером в кровать, на чистые хрустящие простыни для глубокого покойного сна.
В парке было безлюдно. Лишь однажды прошел молодой парень с рассеянным взглядом, похлопывая по колену поводком, а рядом с ним бежала красивая рослая овчарка. Молодая, тщательно накрашенная и куда-то очень торопящаяся женщина провезла коляску с младенцем. Две старушки с моською на поводке прошли, степенно беседуя. Таня вышла на улицу - здесь народу было значительно больше. Около кинотеатра, в голубой будке продавали мороженое. Таня встала в небольшую очередь и купила четыре пломбира в вафельных стаканчиках. Потом она шла по пустым пространствам Калининского района, где гулял холодный безжалостный ветер, мимо нелепых белых кубов, мимо троллейбусных остановок, универсамов и жалких голых кустарников, мимо портретов бородатых основоположников и лозунгов, возвещающих скорую и непременную победу коммунизма и тому подобные азбучные истины. Она думала о разных пустяках, вглядывалась в лица прохожих, улыбалась им, отчего люди смотрели на нее недоверчиво и подозрительно. А над всем этим царило одно слово - Дан. Она думала о том, что, уйдя с утра в библиотеку, теперь он должен быть уже дома, сегодня он варит обед. Сейчас она увидит его, будет говорить с ним, сидеть с ним рядом. Тане было радостно от этой мысли.
Дан, думала она, Даниил... Слепые ровные стены нависали над улицей, по которой ветер кружил и швырял свои последние осенние игрушки. Дан, твои руки, узкий твердый твой подбородок и плечи, ждущие своей серебряной мантии. "Моя любовь без дна,- смутно вспоминалось Тане, - А доброта -как ширь морская. Чем я больше трачу, тем становлюсь безбрежней и богаче."
Наконец появился дом. Лавочка дежурных бабушек была пуста по причине плохой погоды. Лифт, как водится, не работал. Таня стала медленно подниматься по лестнице. Подъездные стены теперь радовали взгляд девственной белизной. На следующий день после первого похода за черту и принятия исторического решения остаться в команде, Таня застала Виктора с ведром известки и кистью на лестнице. Обернувшись тяжелым фартуком, он старательно уничтожал нецензурные надписи на стенах. Единственная надпись, которую он пощадил, гласила I LOVE BEATLS (помимо безобидности содержания, ее было не так легко стереть, ибо она была выполнена под самым потолком черной совершенно несмываемой краской неизвестного науке состава).
