Александр Казанцев - Сильнее времени (Книга 3)
Но к Виленоль все-таки пришел он, ее Геракл. Правда, оказался он совсем другим. Просто это был ее славный крутолобый Петя! Однако он пришел не один. Его спутник тоже не напоминал древнегреческого героя, хотя, может быть, и были у Прометея такие же низенькие, озорные, черноглазые и чернокудрые ученики, как Костя Званцев!.. Петя начал разговор издалека: - Цюрих - старый швейцарский городок... В нем учился Эйнштейн... Петя тен-Кате только что вернулся оттуда с заседания Комитета новой суши Высшего ученого совета мира, где рассматривали проект замораживания морей вокруг Японских островов. Виленоль выжидательно смотрела на Петю и подвижного лукавого его спутника. Старалась отгадать, почему и Костя здесь? - Значит, начинать с Японского моря? - непринужденно спросила она. - Сейчас расскажу. Для того и пришел. - Для того и пришли, - загадочно добавил Званцев. - Ну как? Прикинул? - спросил его Петя. - Получается. Как в мемуарах! - кивнул Костя. - Что получается? Где? В Высшем ученом совете? - Вот именно. Там и получается, - улыбнулся Петя. - Когда мы с Матсумурой вошли в зал, он оказался пустым. На возвышении восседал только академик Франсуа Тибо, председатель комитета. Перед ним концентрическими кругами это очень важно для тебя! - амфитеатром, как в театре, располагались вместо кресел одинаковые цилиндры. - Почему цилиндры? - удивилась Виленоль. - А члены комитета? - Ни одного. - А зачем им там быть? - задал странный вопрос Званцев. - Жак Балле, дежурный секретарь, усадил нас с Матсумурой рядом с председателем, потом подошел к маленькому пульту... и почти все места в зале вдруг оказались занятыми. Несколько цилиндров оставались неосвещенными, все же остальные словно исчезли. - Банальный эффект присутствия. Голография. Стереовидение, - беспечно заметил Званцев. - Немного устарело. Теперь это можно делать без всяких цилиндров. Изображение возникает в воздухе. - Не понимаю, - сказала Виленоль. - Впрочем, что же было на комитете? - Это не, так важно. Одобрили наш проект. Наметили разработку подобных же проектов для других морей и океанов. Однако самое важное в том, что сказал Костя. Для тебя. Догадка осенила Виленоль: - Уж не хотите ли вы переносить мое изображение на любое расстояние? - Ваше изображение будет ничем не хуже изображения якобы присутствовавших в Цюрихе людей. На сетчатке глаз зрителей, разумеется, - пояснил Костя. - И вы хотите?.. - начала Виленоль, боясь вымолвить заветное. - Я хочу этого, но не умею, - засмеялся Петя, - А вот Костя берется сделать так, чтобы ты могла на самом деле, находясь здесь, как бы перенестись отсюда, скажем, на сцену театра. Твои партнеры по спектаклю будут рядом с тобой, хоть и не выйдут из театра. Трубки легко замаскировать. Зритель и не догадается. Виленоль потянулась с кровати к Пете, обняла и поцеловала его, потом Костю Званцева. Голова у нее закружилась от счастья. Вот они, ее Гераклы, которые "палицей Знания" разбивают оковы. - Согласятся ли в театре? - забеспокоилась Виленоль. - Уже согласны. Одни твои репетиции потрясли театральный мир. Тебя ждут. И с академиком Руденко мы договорились. Костя займется здесь установкой аппаратуры. - Не сложнее квадратуры круга, - заметил Костя. - Вы меня убиваете. Квадратура круга неразрешима. - В десятичной системе счисления. А если применить семеричную систему, как это делали египтяне за две тысячи лет до Архимеда, то "архимедово число" с достаточной точностью можно выразить простой дробью. - Как жаль, что я в этом мало понимаю. Но я готова сыграть на сцене хоть жену фараона, хоть защитницу Сиракуз. - Театр предлагает тебе сыграть Анну Каренину. - Это же Аннушкина любимая роль! - Оставляю тебе роман Толстого. Прочитай, вживись в ту эпоху. Режиссер и твои партнеры будут навещать тебя. - Роман Толстого? Я его знаю наизусть. Я уже мысленно в девятнадцатом веке! Я знаю, как тогда одевались, как причесывались, как ходили, как садились, как говорили и даже думали!.. Наука допускает лишь одну машину времени - воображение! Оно уносит меня! - Воображение! - многозначительно повторил Костя. - Это свойство, которое отличает человека от всего живого. - И он тотчас переделал старинные шуточные стишки:
Не яйцо воображало, Не петух воображал! Человек - "воображало"! Нет других воображал!
- Ты поэт или мудрец! - восхитился Петя. - Я бы и лошадей мог продавать, - сверкнул глазами Костя. Виленоль проводила своих Гераклов, проводила, сколько позволили ей ее оковы...
Глава пятая.
АННА
Исполнительницы главной роли спектакля на сцене не было. Виленоль находилась в серебристой комнате Института жизни и двигалась по ней, стараясь не обнаружить скрытых трубок, которые соединяли ее с искусственным сердцем и почками... Кроме замаскированных медицинских аппаратов, в серебристой комнате стояли теперь привезенные Костей Званцевым видеокамеры. Они передавали на сцену театра изображение Виленоль, одетой в белое с шитьем платье Анны Карениной. Там, на сцене, не ставили декораций. Перед залом была как бы сама жизнь. Ее воспроизводили во всех деталях старины с помощью видеоэкранов, на фоне которых перемещалось изображение Виленоль.
Анна Каренина была на террасе одна. Она ожидала сына, ушедшего гулять с гувернанткой. Анна смотрела сквозь раскрытые стеклянные двери. В них виднелся сад с настоящими деревьями и аллея, покрытая лужами, на которых вскакивали веселые пузыри от начинавшегося дождика. Все это было подлинным "в объеме и цвете", перенесенное сюда "методами видеоприсутствия". Анна не слышала, как вошел Вронский. Он был коренаст, спокоен, тверд, одет в ладный мундир. Движения его были сдержаны и спокойны. Он восхищенно смотрел на нее. Она оглянулась. Лицо ее, мгновение назад задумчивое, сразу разгорелось, запылало. - Что с вами? Вы нездоровы? - спросил он, покосившись на балконную дверь, и сразу смутился. - Нет, я здорова, - сказала она, вставая и протягивая руку в кольцах. - Ты испугал меня. Сережа пошел гулять. Они отсюда придут, - она указала в сад. Виленоль-Анна произносила ничего не значащие слова. Но у нее при этом так дергались губы, что зритель невольно чувствовал бурю чувств, скрываемых этой светской женщиной. - О чем вы думали? - Все об одном, - упавшим голосом произнесла Анна и улыбнулась. И эта улыбка так не вязалась с тоном произнесенной фразы, что снова подчеркнула боль и волнение Анны. - Но вы не сказали, о чем думали. Пожалуйста, скажите, - настаивал Вронский. Анна повернулась к Вронскому. Она молчала, но мысль "сказать или не сказать" отражалась в сменяющихся каким-то чудом румянце и бледности ее лица. - Скажите ради бога! - умолял Вронский. И в это мгновение Анна исчезла, исчезла вместе с лейкой, которую взяла в руки. Вронский остался на прежнем месте, а Виленоль-Анны не было... - Ради бога!.. - с неподдельной искренностью умолял растерявшийся актер, продолжая протягивать руку к пустому месту. За балконной дверью дождь усилился, по лужам вместо пузырей теперь прыгали фонтанчики. - Сказать? - послышался искаженный, "потусторонний" женский голос, по которому трудно было узнать Анну или Виленоль... - Да, да, да!.. - тоже хриплым, но от волнения голосом произнес Вронский. Только привычная дисциплина сцены заставила актера произнести нужные по ходу пьесы слова - ведь Вронский узнал, что Анна ждет ребенка. - Ни я, ни вы не смотрели на наши отношения как на игрушку, - механически говорил он, - а теперь наша судьба решена. Необходимо кончить, - со скрытым смыслом добавил он и оглянулся, отыскивая глазами режиссера или будто убеждаясь, что в "саду" никого нет. - Необходимо кончить ложь, в которой мы живем, - заключил он реплику. И Анна вдруг появилась. Виленоль и не подозревала, что исчезала. - Кончить? Как же кончить, Алексей? - тихо спросила она, - трагедия Анны была для Виленоль более глубокой, более значимой, чем ее собственная, хотя артистка на самом деле была неизмеримо несчастнее! - Из всякого положения есть выход, - продолжал Вронский. Игравший его актер старался вести себя так, будто ничего не произошло. В его голосе, как и в голосе Виленоль, звучали искренние нотки. Все было правдиво, достоверно вокруг. В саду над деревьями поднялся край радуги, возвещавший о конце дождя. Но ничто уже не могло помочь спектаклю. Когда-то сам великий автор "Анны Карениной" говорил, что достаточно лишь одной малой фальши, лживой детали, чтобы нарушить всю правдивость повествования. - Нужно решиться, - продолжал Вронский. - Я ведь вижу, как ты мучаешься всем: и светом, и сыном, и мужем. - Ах, только не мужем, - с презрительной усмешкой сказала Анна. - Я не знаю, я не думаю о нем. Его нет. - Ты говоришь неискренне. И эти слова Вронского о неискренности вдруг окончательно разрушили достоверность происходящего на сцене. В этом театре старых традиций занавес опустился, как обычно, но публика ощущала, что произошло нечто очень неприятное. Люди переглядывались, шептались, пожимали плечами. Техника, великая техника нового времени, оказывается, тоже смогла подвести! Те, кто знал, каким способом Виленоль вернулась на сцену, поняли, что случилось. Остальные ничего не понимали и даже возмущались. Но кто-то сказал соседу о том, что на самом деле произошло. И правда со скоростью цепной реакции стала известна всем в театре. Тогда публика, несмотря на разочарование, устроила овацию, вызывая Иловину. Вызовы были так настойчивы, что, в нарушение традиций, занавес поднялся, и на той же веранде Карениных появилась Виленоль в широком белом платье. Она кланялась аплодирующей публике. Кто-то из зала бросил на сцену букет, бросил, как это делали всегда почитатели таланта Виленоль. Букет перелетел через просцениум, но, брошенный, быть может в волнении, слишком сильно, попал прямо в Виленоль... и прошел сквозь нее, словно она была привидением. Букет остался лежать на сцене. Виленоль растерянно смотрела на него. Находясь совсем в другом месте, поднять его она не могла!.. Занавес опустили. Виленоль отказалась продолжать спектакль. Вышедший на сцену администратор извинился перед публикой и объявил, что спектакль отменяется "по техническим причинам". Это был первый случай за сотни лет существования театра, когда спектакль отменяли "по техническим причинам".
