Мэтью Джонсон - «Если», 2009 № 08
Кэйти спросила:
— Сколько?
Я сказал:
— Столько!
Она сказала:
— Что вы мелете? Отсюда до дома полторы мили. Минут двадцать пешком по дорожке. Полчаса от силы.
Я посмотрел под ноги и увидел утоптанную тропинку, удобную для ходьбы.
Я сказал:
— Хм…
Кэйти сказала:
— Прощайте. — И зажмурилась.
Я сказал:
— Кэйти, постой, не делай этого. Закон, это, конечно, закон, но ведь у тебя куча причин, чтобы жить! — Я закричал: — Тебе есть чем заняться!
Она открыла глаза и плаксиво поинтересовалась:
— Например?
Я почесал затылок:
— Например, ты можешь вернуться к отцу, чтоб он казнил тебя по закону.
Кэйти заплакала.
Я сказал:
— Ты же сама призналась, что хочешь умереть.
Кэйти заревела.
Я сел на землю метрах в пяти от землянки и открыл рот, чтобы что-то сказать. Меня чуть не стошнило, и я потерял сознание. Не знаю точно, сколько я просидел без сознания. Наверное, не очень долго. Очнувшись, я увидел Кэйти, которая смотрела на меня, выпучив глаза.
Я спросил:
— Что случилось?
Она сказала:
— Вы сидели на месте и раскачивались из стороны в сторону, как маятник. Вы медитировали? Вы, наверное, буддист?
Я сказал:
— Если бы.
Я схватился за переносицу, покрытую коркой засохшей крови, и попытался собрать мысли в кучу:
— Закон есть закон. Но ведь люди часто забывали о законе, когда приходило время. Значит, и вам можно.
Кэйти опустила рогатку и сказала, роняя слезы:
— Закон есть закон. Это главное.
Мое сознание пыталось отплыть в страну пушистых розовых облаков. Чтобы удержать сознание, я решил рассказать поучительную сказку. Одну из тех, что не хочет слушать Маринка.
Я вдохнул поглубже и начал рассказ:
— Вот послушай правдивую историю про добрую и законопослушную девушку. Там, где она родилась, были отвратительные законы. Девушка уважала законы, а ее родители не уважали и вступили в тайное общество, которое боролось против властей. Девушка донесла на отца и мать. Ее родителей казнили.
Девочка зевнула.
Я понял, что надо подпустить трагизма, и сказал:
— Она и на маленького брата донесла. Брату было восемь, его не казнили, а отправили в детский лагерь.
Кэйти прошептала:
— В детский лагерь? Я читала о таких. Там здорово.
Она мечтательно зажмурилась и сказала:
— Море, солнце и песок.
Я сказал:
— А вот фиг!
Чувствуя себя актером на сцене, я поднялся и проткнул взглядом небо:
— Его отправили в концентрационный детский лагерь! Злые доктора испытывали на нем новый вирус. Несчастный ребенок умер.
Я зажмурился, позволяя слезам проделать дорожки на пыльных щеках:
— Вот такая правдивая сказка про добрую девушку, которая уважала законы своей страны.
Кэйти подумала и сказала:
— Плохая сказка. В хорошей сказке волшебники, феи и принцы. На худой конец — хоббиты. А в вашей ничего волшебного.
Я подумал и сказал:
— А в полночь голова девушки превратилась в тыкву. Вот и сказке конец, а кто слушал — молодец.
Кэйти спросила:
— А где мораль? Вы хотите сказать, что закон — это плохо?
Я сказал:
— Я хочу сказать, что той девушке надо было хорошенько всыпать. Чтобы меньше о законах думала, а больше — о парнях своего возраста. — Я подошел к землянке и спросил: — Не будешь стрелять?
Кэйти нахмурилась:
— Закон есть закон. Проваливайте.
Я вздохнул. С девчонкой придется повозиться.
Солнце подбиралось к зениту. Земля обжигала кожу даже сквозь подошвы ботинок. Я сел на землю, снял рубашку и накрыл ею голову и плечи. Кэйти следила за мной, не опуская рогатки. Так продолжалось около часа. От удара по голове меня мутило, и я с трудом сдерживал рвоту. На все мои увещевания Кэйти отвечала неизменным: «Закон есть закон». Хотя ей тоже было тяжело. Пока я находился рядом, она безвылазно сидела в землянке.
Я спросил, вытирая рукавом пот:
— Если ты так уважаешь закон, почему убежала?
Она задумалась.
Вздохнула и призналась:
— Страшно стало…
Я сказал:
— Почему? Закон есть закон!
— Закон-то есть… — вздохнула Кэйти.
Я понял, что ее оборона дает слабину. Может быть, девочка не выдерживает жары?
Я пошел в наступление:
— А ты не думала, что после смерти старика Бонни кто-то другой должен писать законы? И этот другой — твой отец. Он нынешний правитель планеты. Мы пойдем к нему и попросим написать поправку: девочкам до восемнадцати разрешено покидать дом. Ему не придется тебя казнить.
Она растерянно моргнула, приставила палец ко лбу и задумалась.
Потом широко улыбнулась и сказала:
— Точно! Как я сама не додумалась? Вы совершенно правы! Давайте так и сделаем!
Я облегченно вздохнул и сказал:
— Вот и умница. Вылезай из этой оранжевой дряни.
Она спросила:
— А вы меня не обидите?
Я пошутил:
— Нет. Хотя если по закону, то…
Девочка полезла наверх, подволакивая раненую ногу.
— Знаете, а я поверила вашей сказке! Наверняка так все и было!
Я подошел к ней, надевая на ходу рубашку, и отобрал рогатку.
Кэйти сказала:
— Без оружия чувствую себя голой…
Я улыбнулся, чтоб придать девочке уверенности, и дал ей легкого подзатыльника.
Она сказала:
— Ай!
Я сказал:
— Сказку я выдумал, чтобы ты, дурында, не натворила делов. Умным людям часто приходится выдумывать всякие гадости, чтоб глупые люди вели себя правильно.
Кэйти нахмурилась, но ничего не сказала. Видимо, я действовал по закону.
Я помог ей выбраться из землянки и осмотрел ногу. Толку от осмотра не было никакого — в ранениях я не специалист, в отличие от яичницы. К тому же рана была перевязана в несколько слоев. Я достал походную аптечку и дал Кэйти обезболивающее и антибиотик. И таблетки от кашля на всякий случай. Корабельный автомедик вылечит ее по-настоящему. Но сначала нужно поговорить с Джоном. Убедить его, что законы Бонни устарели. Ковбой обязан согласиться с моими доводами. В крайнем случае, навру, что по закону моей планеты девочку сначала следует подлечить, а потом казнить. Джон поверит. Закон есть закон.
Мы шагали по сосисочному полю. Ноги проваливались в норы, и из нор кто-то слепо тыкался в подошвы, щекотал. В лицо нагло лезла липкая красная паутина. Я держал Кэйти за руку. Кэйти боялась, что отец не захочет писать поправку и застрелит ее. При любом удобном случае она пряталась за мою спину и вытирала сопливый нос о мою рубашку. Я сказал девочке, чтобы успокоилась и перестала меня пачкать.
