Сэмюэл Дилэни - Далгрен
Встал и вышел за дверь.
Тепло.
Серо.
Он пошел в направлении парапета, разрывая телом дымчатые слои. Двумя огрубевшими пальцами вынул из уголков глаз образовавшиеся во сне песчинки. Подпорная стенка ткнулась ему в ноги на высоте середины бедра. Не глядя вниз, он перестал сдерживаться. Струя выгнулась аркой, абсолютно бесшумная, а он в это время думал, есть ли внизу движение...
Над зданием в квартале от него из потрясающего воображение дымного разлива выросла кривобокая башня.
Закончив, он перегнулся через забрызганный камень.
Аллея внизу неслась стремительным серым потоком, в котором дна было не разглядеть. Облизывая нечистые зубы, он вернулся к хибаре, боком прошел сквозь облицованную толем дверь:
— Ладно, забирай обратно свою кровать; я, пожалуй...
В полумраке комнаты грудь Тэка равномерно вздымалась беззвучным рыком.
— Я, пожалуй, пойду... — но это произнес уже тише; он сделал несколько шагов к спящему в кресле обнаженному инженеру.
Ноги Тэка стояли на полу; длинные пальцы были широко расставлены. Между костяшек короткий и толстый член с обрезанной крайней плотью почти терялся в волосах над удлиненной, тяжелой мошонкой, способной посоперничать с изображенными на плакатах. Единственная складка на животе, в районе пупка, разглаживалась с каждым вдохом.
Он поискал взглядом засохшую корку у него на соске; там ничего не было.
— Слушай, мне надо идти...
Ящик стола был слегка выдвинут; внутри, укрытая тенью, поблескивала медь.
Он наклонился, чтобы взглянуть на расслабленные губы Тэка, на его широкие ноздри, расширяющиеся при каждом вдохе...
И на его стиснутые, отвратительно скрипящие зубы. Он шагнул назад, хотел было подойти, но снова шагнул назад: пяткой задел кофейную чашку — и холодный кофе облил ему ногу. И все равно он не отводил взгляд.
На низко опущенном лице Тэка — широко раскрытые глаза.
Ни белка, ни зрачка — глазные яблоки залиты темно-красным.
Не в состоянии открыть рот, как будто со стороны он услышал свой сдавленный хрип.
Левый бок пошел гусиной кожей.
Он таки посмотрел еще раз, так яростно наклонившись вперед, что едва не задел тэково колено.
Луфер с ярко-алыми глазами продолжал тихо дышать.
Кид отступил, попал ногой на мокрую шерсть, попытался прочистить горло. Гусиная кожа, захватив лицо, бок и ягодицы, расползалась все шире.
Наружу он вылетел уже в штанах. Остановился, оперся о стену, чтобы застегнуть ремешок на сандалии. Огибая световой люк, с силой пропихнул одну руку в первый шерстяной рукав, потянул на себя металлическую дверь и оказался в темном колодце, продавливая кулак второй руки в второй.
Из-за темноты, вставшей перед глазами, багровое воспоминание казалось даже страшнее оригинала.
На третьей площадке он поскользнулся, и пролетел в падении, хватаясь за перила, весь следующий пролет. И все равно не замедлился. По коридорам внизу (теплый бетон под босой ступней) он пронесся на кинестетической памяти. Сломя голову промчался вверх по лестнице без перил, шлепая ладонью по стене, пока не увидел дверь впереди; бросился к ней, выбежал под навес, едва не нанизав себя при этом на свисающие крюки.
Отвернув лицо, он отмахнулся от них рукой — два из них стукнулись друг о друга, отъехав на своих рейках. В ту же секунду его босая нога сорвалась с бетонного края.
Одно ярчайшее мгновение ему казалось, что на мостовую в трех футах ниже он шмякнется животом. Каким-то образом, однако, ему удалось приземлиться на четвереньки, ободрав одну руку и оба колена (другая рука отставлена в сторону для равновесия), а потом подняться и, шатаясь, отойти от бордюра.
Задыхаясь, он обернулся посмотреть на грузовое крыльцо.
Под навесом на своих рейках раскачивались четырех- и шестифутовые мясницкие крюки.
Где-то, в нескольких кварталах отсюда, лаяла собака и лаяла снова, и снова лаяла.
Все еще задыхаясь, он повернулся и пошел к углу, иногда ступая осандаленной ногой по бордюру, но в основном обеими — по сточному желобу.
Почти дойдя до угла, он остановился, поднял руку и уставился на стальные лезвия, изгибающиеся от простоватого браслета на запястье, замыкая в клетке его дрожащие пальцы. Он посмотрел назад, на грузовое крыльцо, нахмурился; снова посмотрел на орхидею у себя на руке; ощутил собственную нахмуренность изнутри: искажение плоти лица, которое не мог контролировать.
Он помнил, как схватил штаны. И рубашку. И сандалий. Помнил, как спускался по темной лестнице. Помнил, как поднимался и выходил на крыльцо, как задел крюки, как падал...
Но ни в одном из моментов прошлого не мог он вспомнить, как совал руку за покрытые асбестом трубы, как проталкивал пальцы сквозь ремни, как фиксировал цепь на запястье...
Он проверил еще раз: штаны, рубашка, сандалий, темная лестница — вниз, через, вверх. Свет от двери; раскачивающиеся крюки; саднящая ладонь.
Он взглянул на ладонь свободной руки; ободранная кожа выделялась серым... Посмотрел вниз по улице. Нигде не было видно никаких машин...
Нет. Еще раз.
Теплый бетон под ногой. Щелкающий сандалий. Шлепки по стене; подъем. Увидел дверной проем. Увидел трубы!.. Они были по левую руку от двери. Их пузырчатое покрытие скреплялось металлическими лентами! На той, что потолще, под потолком, разве не было там какого-то клапана? И пронесся мимо, выскочил на бетон, чуть не превратив себя в шашлык; ударился предплечьем — оно все еще болело. Он падал...
Он поворачивал; пропустил бордюр, засомневался, потряс головой, посмотрел вверх.
Уличный знак на угловом фонарном столбе гласил: Бродвей.
«...ведет в город и...» Кто-то говорил так. Луфер?
Но нет...
...увидел свет. Выбежал из двери. Крючья...
Мышцы лица, на подбородке и скулах, сложились в оскал. Слезы вдруг выступили у него на газах. Он потряс головой. Слезы скатились на щеку. Он двинулся дальше вперед, иногда глядя на одну свою руку, иногда — на другую. Когда рука с лезвиями все-таки упала, он едва не проткнул себе штанину...
— Нет...
Он произнес это вслух.
И пошел дальше.
Схватил одежду с пола, впихнул ноги в штанины; остановился снаружи (оперевшись о стену, обклеенную толем), чтобы надеть сандалий. Вокруг светового люка; первый рукав. В темноту; второй. Бежал вниз по лестнице — и оступился в первый раз. Затем самый нижний пролет; теплый коридор; подъем; шлепанье; он усмотрел свет, еще не достигнув вершины, повернулся, и увидел дверной проем, яркий как день (большая труба и маленькая труба с одной стороны), побежал вперед, вылетел на крыльцо, напоролся на крючья; два из них поехали в сторону, а босая нога сорвалась с края. Одно ярчайшее мгновение он падал...
