Исай Давыдов - Я вернусь через тысячу лет. Книга 1
Али прищурился.
– Если так думаешь, зачем летишь?
– Риска хочу! – откровенно признался Бруно. – На Земле негде стало рисковать. Почти всё безопасно. А рисковать на спутниках Урана ради килограмма европия – не хочется, мелко. Рисковать, так по-крупному!
– Это как-то не так… – Али задумался. – Отдаёт авантюризмом.
– Ничуть! – спокойно возразил Бруно. – Каждый мужчина должен рисковать в молодости. Если не хочет рисковать, он болен. В старину это сглаживалось армией. Там был сплошной риск. А когда не стало армий… посмотри, кто осваивал Солнечную систему! Разве старики? И ты тоже ищешь риска, потому и здесь. Просто над этим не задумывался.
«Удивительно! – мелькнуло у меня. – После гибели отца мама говорила почти то же самое!»
– Если хочешь познать самого себя – говори с Бруно! – нарочито высокопарно произнёс Али. – Давай завтра болтать весь день! Может, наконец-то разберусь в себе?
– Мальчики! Мы ждём вас. Обед на столе.
Из дверей столовой выглянула румяная «беленькая» Аня, жена Али.
– Идёмте! – Али махнул рукой. – Зовут жёны – сопротивление бессмысленно!
Лента вторая. В бесконечности
1. На Третьей Космической
…Я не хочу улетать. То есть, хотел бы – но не навсегда. Всё тело бунтует против «навсегда».
Уже десять дней мы живём на Третьей Космической. Ещё четыре дня карантина – и посадка. Ещё четыре дня – и громадная голубая Земля начнёт удаляться, исчезать, и исчезнет для нас.
Пока она здесь, рядом. Всего два часа в ракете или дня два в космическом лифте – и можешь ходить по Сибири, дышать острым холодным таёжным воздухом, лепить снежки… Пока мы дома.
Ещё можно сказать два слова, всего два слова – «не хочу» – и тебя немедленно отправят на Землю, и никто не упрекнёт, и можно будет вернуться домой или улететь в Африку, Антарктиду, на стройки Австралии – куда угодно. Земля велика, и дела на ней много.
Всего два слова…
Но я не скажу их.
В дни карантина мы мало занимались: только по утрам нам читали лекции о самых последних достижениях техники и различных наук. Так сказать, давали сливки.
Часами мы торчали в зале стерео, где с обеда до вечера шли самые новые фильмы мира. Во всех холлах лежали на столах громадные альбомы старинных репродукций. Кажется, всё лучшее из крупнейших музеев планеты собрано здесь. А никто из нас не мог похвастаться тем, что побывал во всех музеях. И поэтому многие старались навёрстывать на прощание – часами листали альбомы.
Впервые за два года у нас было столько свободного времени. Может, нам специально дали эти полупраздные дни, чтобы мы могли спокойно подумать?
Раньше мы должны были прежде всего запоминать. Чтобы там, на Рите, побольше уметь.
Теперь мы должны думать, чтобы слабые вовремя отсеялись.
Сказать два слова – и тебя оставят. И никто никогда не упрекнёт.
Только сам себе станешь противен и никогда потом и нигде не найдёшь места.
Вчера ночью Бирута призналась, что чувствует то же, что и я.
– Сашка, – сказала она. – Просто не знаю, что со мной. Конечно, я полечу! Ты не бойся! Но меня пугает слово «навсегда». Я так завидую тебе! Ведь ты по-настоящему хочешь лететь! Как я раньше…
Я усмехнулся. И не стал рассказывать ей, что чувствую то же самое. Весёленький бы разговор получился!
– Ах, Сашка! – продолжала Бирута. – Если бы можно было хоть когда-нибудь вернуться! Хоть под старость! Хоть ненадолго! Как легко было бы лететь! Может, с нами просто жёстко поступили? Может, нас надо было обмануть? И тогда мы улетали бы весело, беззаботно…
– А потом проклинали всех и вся? – спросил я. – А потом стали бы ненавидеть Землю за то, что она нас обманула? Это, по-твоему, было бы меньшей жестокостью?
– Ты прав, конечно… – Бирута вздохнула. – Если бы ты мог хоть иногда управлять моими мыслями!..
Она быстро уснула и совсем по-детски сопела мне в плечо, а я не спал долго и всё думал, что, слава аллаху, не я один такой урод. Может, всем не хочется? Может, это нормально, что человеку невыносимо больно навсегда покидать родную планету?
Мне очень хотелось поговорить с мамой. Но я боялся. По крайней мере, сейчас. Боялся повлиять на её решение. Она сама решила лететь. И я, конечно, был очень рад. Но никогда не позволил бы себе уговаривать её. Или отговаривать. Как она и отец не позволяли себе этого со мной в последние годы.
Я видел, что маме очень трудно. Труднее, чем кому-либо из нас. И всё-таки каждый должен пережить это в одиночку.
После ночного разговора с Бирутой я был уверен, что все ребята решают сейчас эту мучительную, эту последнюю земную проблему. Последнюю, если летишь. И первую – если остаёшься.
Однако наши повседневные разговоры были обычными:
– Ты слыхал вчера по радио, что опыты Фризье прошли удачно?
– Слыхал? Ну и что?
– Как что! Телепатический мост между Парижем и Мельбурном! Нам бы с собой такого Фризье!
– А на кой он нам? Мы там все будем в куче! Достаточно и радиофонов!
– Вот утащат тебя аборигены в свою пещеру – и тогда вспомнишь Фризье! Будешь звать его вместо мамы!
– Не буду! Телепатия всегда была только опытами. И всегда опытами останется. Никому неохота подставлять свои мозги для постоянного заглядывания…
– …Ребята! Кто взял мою «Греческую мифологию?» Я же её не дочитал!
– Не грусти! На месте изучишь! Возьмёшь себе в переводчицы ритическую жрицу…
– Бери сразу эротическую, чтоб полезное с приятным…
– Ребята, я серьёзно!
– А какой чудак серьёзно изучает сейчас греческую мифологию? Сорок лет проспишь – всё забудешь.
– И потом у них всё наоборот. Вместо Зевса – Афродита. На ритянском Олимпе ещё наверняка матриархат…
– …Вот гляжу на эти репродукции и думаю: ведь сейчас люди красивее. Намного красивее, чем в старину!
– Естественный отбор, дружище! Некрасивому сложно жениться. Некрасивой трудно выйти замуж. Вот и потомства у них маловато. Читай древнего мудреца Дарвина.
Однако и в этот обычный бодрый «трёп» однажды прорвалась тревожная струя:
– Ребята! Слыхали? Утром Ральфа Олафссона отправили на Землю!
– Сам просил?
– Галлия его не выдержала. Она просила.
– А ты откуда знаешь?
– Радисты сказали. За завтраком объявят.
– Жаль парня. Не виноват, а остаётся.
– Не ту жену выбрал…
– Кого-то вместо них пришлют?
– По алфавиту…
К вечеру в столовой Третьей Космической появляются Марат и Ольга Амировы. Марат бледен и как-то очень смущённо принимает поздравления. Конечно, он рад, но, видимо, стыдится показать свою радость. Ведь причина её – беда товарища. Незавидно положение дублёров! Ложное какое-то положение. Сиди и жди: кто струсит? кто не выдержит? кто заболеет?
Впрочем, другие дублёры, сидящие в карантине на Земле, сейчас наверняка смертельно завидуют Амировым и даже их смущению в нашей столовой.
После ужина Марат отводит меня в сторону и вынимает из кармана маленький конверт.
– Просили передать, – говорит Марат. – Если я поднимусь, конечно… Почте не доверили.
Марат улыбается. Чуть заметно, краешками губ.
– Лина? – сразу догадываюсь я.
– Да.
Я остаюсь один и разрываю конверт. В нём – коротенькая записка:
«Счастливого пути, Сандро! Спустишься на Риту – вспомни меня. Я буду уже старушкой, но мне очень хочется, чтобы ты меня вспомнил.
Линка-неудачница».
Всё-таки я свинья! Совсем не думал о Лине в последние месяцы. Даже не вспомнил ни разу!
…Многие ждут, что в этот вечер нас соберут для серьёзного разговора командиры корабля Фёдор Красный и Пьер Эрвин.
Но нас никто не собирает. Всё идёт так же, как шло раньше. Будто ничего не случилось.
Потом только до меня доходит: о чём можно говорить с нами, если сбежавших нет? Ведь собрать нас для разговора – значит, оскорбить подозрением…
Честно говоря, я предполагал, что не выдержит Женька Верхов. Однако Женька, видно, крепче, чем я думал.
Мы держимся с ним сейчас холодно-дружески. Здороваемся, улыбаемся, иногда шутим. А что тепла нет – кому до этого дело?
Я с удовольствием не общался бы с ним совсем. Но это невозможно. Тогда кому-то из нас придётся остаться.
Если бы я был уверен, что оставят Женьку, давно обнажил бы наши истинные отношения. Потому что на Рите Женька будет очень опасен – это я точно знаю.
Но оставить могут и меня. И тогда Женька будет на Рите ещё опаснее. Потому что никто не ждёт от него подвоха.
Сейчас у меня, пожалуй, не меньший технический авторитет, чем у Женьки. Мои браслеты с тедрами пошли в производство, и мы увозим с собой первую партию. Удобство их признали все, кто пользовался, по телевидению их показывали…
Шум этот легко было бы усилить, передав в производство коэмы с обратной связью. Но пока я тяну. И лишь в последний день, перед посадкой в корабль, передам их радиотехникам Третьей Космической. Пока будут проверять мои коэмы – мы улетим.
