Владислав Чупрасов - Не пойдет, переиграем
Мест не хватало, и наскоро слепленные мачты топорщились по всему городу и в округе, по всем проселочным дорогам. Несогласных спесивых дворян было много.
Нет, Дидрик не думал, что революция принесет ему многое. Он просто был среди воевавших, тех, кто видел, как оно там, за ажурной границей, за Большим северным морем, которое, как оказалось, было лишь лужей в Мировом океане.
Дидрик тоже вернулся изменившимся, но не настолько, как прочие боевые товарищи.
Он жил в общежитии в Графском переулке недалеко от центра и постоянно думал, что немедленно стоит переименовать эту незаметную закорючку на карте города. Слишком пышное название для такой помойки, даром что совсем рядом центральная площадь. Нет, Дидрика совершенно не трогало, что он живет на улице, на которой некий граф (или барон, кто же эту топографию-то разберет) построил себе крепость на полквартала. Теперь там находился университет.
Свое дворянство предки Дидрика промоталиеще полтора века назад, поэтому все, что ему оставалось, — это служить, периодически посылая родителям деньги с неплохой зарплаты младшего офицера. Гордые профессора отказывались, заявляя, что у них есть достаточно денег, чтобы не сидеть на шее у сына. Но Дидрик-то знал.
Не найдя себе толкового применения на гражданке, он вступил в организацию с громким названием «Новая жизнь», где повстречал многих сослуживцев, вернувшихся вместе с ним из-за моря. Ониничего не делали, только пили даругали современную власть и даже не знали о готовящихсяпланах. Дидрик скоро узнал.
Узнав о дне Х, он тут же рванул за город. Ему казалось, что огонь лижет последние вагоны поезда, в голове которого он сидел. Его настоятельно просили явиться к зачистке. Это пока было только объявление революции.
Первыми загорелись студенческие кварталы, тут же всколыхнулись зарницами флаги протестного движения, лозунги, плакаты. Студентов, как самых впечатлительных, приняли за организаторов восстания.
Уже пять лет в стране не было правителя, поэтому плакаты, требующие реставрации любой власти, воспринимались как нечто само собой разумеющееся. Затем из тени вышли военные. Требовать справедливости было не у кого, иони просто предложили свой вариант: они дают гражданским свою защиту, а гражданские в свою очередь безоговорочно принимают их помощь. Ничего сложного.
Дидрик всегда заразительно улыбался. И зрители его любили. Еще со времен студенческого драматического кружка, куда его упорно засылала матушка. Мало кто умел так улыбаться.
И еще меньше людей было настолько преданных делу Новой жизни, чтобы их можно было легко использовать.
Приверженность новой идеологии и обворожительная улыбка дала Дидрику фору перед другими кандидатами. Ему предложили то, о чем можно было только мечтать.
«Стань президентом. А мы встанем за твоим плечом».
Не понять подтекст мог только дурак. Дураком Дидрик не был, знал, что настоящим правителем ему не стать. По крайней мере, сейчас.
Ломая голову, что же сказать родителям, Дидрик смотрел в окно, на пробегающие мимо пригородного поезда сухие поля. Если огонь не потушат, то скоро он доберется и сюда. Тогда вся страна сгорит.
Поэтому, наверное, он и согласился.
Поезд шел на север, а сидячие места будто стали жестче, суровее, как сами эти земли. Прошел по мосту, над жалкой речушкой, которую можно было пройти пешком, нырнул в настоящий каменный тоннель, вышел к вокзалу. Маленький снулый город вдруг показался Дидрику самой надежной крепостью, способной защитить от всех бед, как в детстве.
Родители, конечно, не поверили, а ведь он ничего еще не сказал про то, что скоро станет президентом. Он вернется, поможет подавить восстание, разгонит неугодных и примет власть. Все просто, минимум махинаций.
Отец сидел в углу комнаты, мрачно попыхивая трубкой. Матушка держала его за руку и заглядывала в глаза, надеясь, что это шутка.
Как же так, бормотала она, неужели ты не понимаешь, что предаешь все то, чему мы тебя учили.
Мы уедем, твердо решил отец. И ты нас больше не увидишь. Дидрик покорно кивнул. Он словом не обмолвился о том, что затем и приехал: спровадить их из города. Тогда бы отец ни за что не уехал.
С чувством выполненного долга и в полном унынии Дидрик возвращался в город. Пожар потушили, и теперь студенты сновали туда-сюда поперек рельсов, не то возбужденные случившимся, не то обиженные на судьбу-злодейку. Но перемены им нравились.
Чего нельзя было сказать о Дидрике.
Хорст что-то немелодично напевал. Слуха он не имел, отчего выходило траурно и внушительно. Дидрик никак не мог сосредоточиться.
— Прекрати это делать.
— Составлять протокол заседания?
— Нет, — раздраженно отозвался президент, — петь. А то я тебя уволю.
Вчера они вместе обмывали конец череды нудных заседаний. Со всеми последствиями.
— А это не я, — ответил помощник, но мычать перестал. — Да и вообще: уволишь ты меня, а протоколы тебе кто будет составлять, Ишван?
— Нет, — Дидрик показал зубы в опасном оскале. — Его секретарша.
Ты, Хорст, не забывай, что незаменимых людей нет.
Хорст хотел было едко ответить, но передумал. Нужно быть умнее: уволить его все равно не уволят. Когда твоя голова представляет собой свинью-копилку из правительственных тайн, у тебя путь только один.
Благодаря умелым махинациям Хорста уровень благоволения Дидрику в стране немного повысился. Вопреки всему, эта планка неспешно ползла вверх. Министры только разводили руками и старались приглядывать за предприимчивым личным помощником президента — как бы чего не вышло.
Но Хорст, казалось, о таком даже не думал.
Прошло полгода с тех пор, как был заложен первый камень в фундамент нового города, будущего Приштограда, последнего рубежа на северной границе. Форт, врубающийся в соленую гладь Северного моря, надежный (хотелось верить) и незыблемый (когда-нибудь). На удивление народ притих, пообвыкся с мыслью, что кому-то придется отправляться в вечную зиму (которая, кстати, была вовсе не вечная, а полугодичная), и уповал только на то, чтобы президент вспомнил о переполненных тюрьмах.
Прошло полгода с тех пор, как был заложен первый камень в фундамент нового города, будущего Приштограда, последнего рубежа на северной границе. Форт, врубающийся в соленую гладь Северного моря, надежный (хотелось верить) и незыблемый (когда-нибудь). На удивление народ притих, пообвыкся с мыслью, что кому-то придется отправляться в вечную зиму (которая, кстати, была вовсе не вечная, а полугодичная) и уповал только на то, чтобы президент вспомнил о переполненных тюрьмах. Решив сменить тему, Хорст поднялся и, потянувшись до соседнего стола, положил перед Дидриком лист бумаги.
