Вячеслав Назаров - Вечные паруса
Пора смириться... Да, кажется, пора. После долгих дебатов ученые выбрали тринадцать кристаллопланет в тринадцати системах двойных звезд так, чтобы избежать случайного совпадения. Полгода юркий звездолет "Альфа" нырял в глубинах пространства и времени, и семеро разведчиков дотошно изучали загадочно одинаковые кристаллические миры. Полгода Андрей обшаривал геометрические лабиринты, до рези в глазах всматриваясь в шкалы витаскопов, смутно на что-то надеясь. Двенадцать раз надежда сменялась разочарованием.
Эта планета - тринадцатая.
Да, он хотел найти злополучную бактерию. И не затем, чтобы поколебать авторитет Штейнкопфа.
Просто за немногие годы, проведенные в космосе, он увидел и понял много. Он прочувствовал сердцем и нервами всемогущую силу и жадность жизни. Он находил следы органики на обугленных звездным пламенем астероидах и в пластах замерзшего газа на планетах-гигантах, в смертоносных радиоактивных облаках кометных ядер и в пористых железных шубах остывших звезд. Он видел километровые веретена гловэлл и микронные крестики санаций, огневок, впадающих в спячку при трех тысячах градусов по Кельвину, и радиозолий, умирающих от теплового удара при трех тысячных градуса жизнь пронизывала Вселенную, приспособляясь к самым невероятным условиям.
И он не мог поверить, не мог принять существование навеки мертвого мира - вопреки логике доказательств Штейнкопфа, вопреки очевидности.
Тринадцатая планета тоже мертва. Как те двенадцать - с самого рождения. Что и требовалось доказать.
Какие же тут неудачи? В учебниках космогонии вместо "гипотезы Штейнкопфа" появится "теория Штейнкопфа", а внизу приписка мелким шрифтом: "Экспериментально подтверждена группой советских ученых, в том числе космобиологом А. И. Савиным". Для молодого ученого такое упоминание блистательная победа, почти мировая слава.
И отныне в ночном небе будут тускло гореть тринадцать огней, как дорожные знаки "Проезд запрещен", и на пыльных гранях лабира навеки останутся его следы - последние следы последнего человека - и не смоет их дождь, не сотрет ветер, не скроет трава, - потому что ничего такого нет в мирах класса "К". И не будет.
Не будет.
Свет в камнях уже не пульсировал, а горел ровным пламенем под бархатно-черным беззвездным небом, и какая-то странная затаенность, какое-то неуловимое, ускользающее напряжение сквозило в неподвижности окрестных скал.
- Никак не можешь налюбоваться?
Рядом, попыхивая носогрейкой и кашляя с непривычки, стоял Алексей Кривцов. Носогрейку ему подарила перед отлетом невеста, но закурить трубку астрофизик решился только сегодня. Что же, он прав. Пора думать о Земле, о том, кто и как нас встретит.
Андрей молчал, и Кривцов снисходительно продолжил;
- Лабир... Занятный минерал... Вся эта молодка почти целиком из лабира... Есть мнение, что планеты класса "К" образовались в результате непосредственной кристаллизации дозвездного вещества. Так сказать, холодным способом. Без взрыва. Отсюда - уникальные свойства и самого лабира, и всей планеты...
- Алеша, родной, знаю! И про лабир, и про всю планету! - внезапное раздражение снова захлестнуло Андрея. - Слышал! Читал! Эти уникальные свойства у меня вот где сидят!
Астрофизик попятился, удивленно моргая близорукими глазами.
- Ты что, очумел? Я ведь так, для разговора...
- Прости, - Андрей смутился. - Просто эти кристаллические сестренки мне все нервы измотали. Что-то есть в них, что-то мельтешит, что-то мерещится, а что - никак не пойму. Не верю я в этот вечный покой, не верю...
- Чудак... Другой бы на твоем месте сейчас меню для званого обеда в честь защиты докторской диссертации составлял, а ты сам себя через голову перепрыгнуть хочешь. Доказал ты отсутствие жизни на планетах класса "К"? Доказал. Подтвердил теорию? Подтвердил. Что еще тебе надо? Самого Штейнкопфа переплюнуть?
- Никого я не хочу переплевывать, Алеша. Просто где-то есть во всей этой правильности ошибка. Чувствую я ее, а поймать не могу...
Кривцов пожал плечами и собирался отойти, но Андрей остановил его:
- Постой, что ты там про молодку говорил?
- Про какую молодку?
- Ну, про ту, что целиком из лабира...
- А... Только то, что эта планетка - самая молоденькая из тринадцати. Ей еще и десяти миллиардов годков нет... В самом соку...
И опять что-то метнулось в мозгу, не успев стать мыслью - тень догадки, дразнящий проблеск в тумане.
Кают-компания наполнялась. Почти весь экипаж был здесь, не хватало лишь капитана. Андрей вернулся к столу, так и не задернув портьеру. К нему наклонился Медведев, научный руководитель экспедиции:
- Вы все закончили, Андрей Ильич?
- Почти. Остался только витаскоп в квадрате 288-Б. Остальные я демонтировал. Результаты прежние: полное отсутствие органики. Тринадцатая стерильная планета.
- Ну что же... Кажется, Штейнкопф действительно прав. Все сходится...
- Очень уж точно сходится, Петр Егорыч. Настолько точно, что начинаешь сомневаться.
Медведев смерил биолога долгим оценивающим взглядом:
- У вас есть сомнения?
- Да нет, собственно... Все факты как будто верны...
- Почему вы оставили витаскоп в квадрате 288-Б? Это, кажется, у Белого озера.
- Да, это у Белого озера. Собственно, я не успел еще туда добраться... И потом... Может быть, его оставить пока, Петр Егорыч?
- Не вижу смысла. Вряд ли в обозримом будущем здесь побывает еще одна экспедиция. Наша работа, на мой взгляд, достаточно убедительна во всех аспектах. В том числе и в биологическом. А оставлять витаскоп потому, что за ним лень лететь, это, простите меня, несколько странно. Со всех точек зрения.
- Хорошо, Петр Егорыч. Я уберу витаскоп. Здесь какие-нибудь два часа лету... Сразу же после совета.
- Пожалуйста, Андрей Ильич, я вас очень прошу. Ученый должен быть аккуратным. Даже в хозяйственных мелочах...
Андрей хотел возразить, но промолчал под серым насмешливым взглядом. Он всегда чуть побаивался Медведева. Во-первых, Медведев был почти вдвое старше. Во-вторых, Медведев - член "знаменитой" звездной восьмерки Международного Совета Космонавтики. А в-третьих... В-третьих, этот чопорный человек меньше всего располагал к откровенности. Он умел убивать молчанием: не иронией, не доказательствами, не темпераментом - именно молчанием. Молча, не перебивая, не отводя внимательных холодных глаз, он слушал то, что ему говорили. Слушал до тех пор, пока говорящий не начинал путаться в своих собственных логических построениях. Кончалось обычно тем, что автор новой романтической гипотезы, вопреки собственному желанию, связно и убедительно опровергал сам себя. Вот и сейчас - ни слова упрека: только опустились глаза, и ненавистная пилочка для ногтей замелькала в холеных руках, ставя крест на несостоявшемся открытии...
