Георгий Шах - Берегись, Наварра!
— Как раз страх нарушить инструкцию и помог мне вовремя остановиться. Впрочем, Гринвуд, убежден, что даже такому законнику, как вы, нелегко было бы удержаться от столь понятного в данных обстоятельствах человеческого импульса.
Гринвуд презрительно фыркнул, давая понять, что считает себя выше подобных проявлений слабости духа.
— С каждой секундой напряжение во мне нарастало. Я чувствовал, что весь дрожу от нетерпения, и у меня было такое ощущение, словно кинжал должен вонзиться в мою собственную грудь. Между тем экипаж медленно продвигался, из толпы раздавались выкрики: «Да здравствует король!», Генрих помахивал рукой, гвардейцы мерно покачивались в седлах своих породистых лошадей, поскрипывали портупеи, позвякивали колокольчики на хомуте у впряженного в карету коренника, изредка уже издалека доносился звук труб, вошедшее в силу майское солнце освещало всю картину ровным спокойным светом, придавая ей золотистый колорит, а из чистого неба откуда ни возьмись скатывались одинокие крупные капли дождя.
Ольсен остановился, чтобы перевести дух и отхлебнуть глоток кофе.
— Да вы поэт, голубчик, — сказал Малинин.
— Ничего подобного. Просто точное описание обстоятельств входит в профессиональную обязанность каждого уважающего свое дело историка. Из сказанного вы почувствовали, что во всем происходившем появилась какая-то усыпляющая монотонность. Меня резанула мысль, что как раз такой момент подходящ для покушения. И в самом деле, в тот самый миг, когда карета поравнялась с вашим покорным слугой, человек в плаще, похожий на монаха, метнулся к королю и схватил его за руку. «Какая удача!» — пронеслось у меня в голове, и, честное слово, только потом я ощутил раскаяние, тогда же мной целиком владел охотничий азарт. Автоматическая камера, скрытая в пуговице моего кафтана, работала уже давно, теперь же незаметным движением я запустил и другую, вмонтированную в тулью затейливой, украшенной перьями шляпы, покрывавшей мою голову.
— Да говорите же о деле, Ивар! — возмутился Лефер.
— Потерпите, — ответил Ольсен. Малинин подумал, что он намеренно отягощает рассказ подробностями, чтобы взбудоражить слушателей. Забавное тщеславие в таком интеллигентном человеке. Но странно, что этот прием срабатывает. Казалось бы, все прекрасно знают, что случилось, и тем не менее с захватывающим интересом ждут продолжения. Так бывает, когда повторно смотришь остросюжетный спектакль.
— Да, — сказал Ольсен, — я забыл упомянуть одну любопытную деталь. Сопровождавшие Генриха вельможи время от времени кидали публике пригоршни медяков, сам же он ни разу не полез в карман. Вот вам наглядное подтверждение вошедшей в молву скупости основателя династии Бурбонов.
Тут уж все зашумели и заерзали. Почувствовав, что он перехватил через край, Ольсен примирительно поднял руку.
— Дальше, — сказал он, — все пошло, как говорится, не по сценарию. Гвардеец, охранявший короля, занес уже шпагу для удара, однако Генрих остановил его взглядом и спокойно принял из рук монаха какой-то сверток. Да, да, можете не сомневаться, это было всего лишь прошение, которое король небрежно сунул своему фавориту, и кортеж как ни в чем не бывало продолжил шествие.
Я протер глаза и для верности стукнул себя кулаком по лбу. Ничего не изменилось, карета уже отъехала довольно далеко, за ней проследовал арьергард охраны, толпа начала распадаться, оживленно обмениваясь впечатлениями и судача на разный лад: каким еще молодцом выглядит его величество, да кто его последняя пассия, как ловко он побил испанцев, да собирается ли наконец отменить налог на торговлю сукном, да сбудется ли его торжественное обещание, чтобы каждый француз имел курицу к воскресному столу.
Опомнившись, я кинулся догонять процессию. Ведь в исторические хроники могла вкрасться ошибка, и нельзя исключать, что убийство совершилось двумя кварталами дальше. Настигнув карету уже на улице Сент-Оноре, я еще долго шел за ней, пока не почувствовал, что мой растрепанный, может быть, даже безумный вид начал возбуждать подозрение у лакеев, сидевших на запятках. Один из них что-то буркнул вполголоса солдату, тот развернул коня, и я счел за лучшее нырнуть в переулок. Не хватало еще, чтобы путешественник во времени был схвачен за покушение на убийство государя. Вы представляете меня, Гринвуд, в роли узника Бастилии?
— Вполне, — ответил сухо Гринвуд. — Никого другого из присутствующих, кроме вас, Ивар.
— Благодарю, дружище. К счастью, у нас нет больше тюрем, не то вы бы меня наверняка засадили за какое-нибудь нарушение инструкции.
— У нас есть другие формы наказания, — обнадеживающе заметил Гринвуд:
— С полчаса, — продолжал Ольсен, — я бродил по парижским улочкам, не зная, что предпринять. Не возвращаться же назад ни с чем! Я бы, пожалуй, предпочел все-таки камеру пыток в той же Бастилии, чем презрительную мину, которую скорчил бы Кирога, прослышав о моем фиаско.
Кирога ухмыльнулся.
— Итак, у меня созрело решение явиться к парижскому бальи и признаться в заговоре против священной особы Генриха IV, короля всех французов. Но…
— Не дурите, Ольсен, — вмешался с досадой Малинин, — в конце концов вы уже должны были натешить свое тщеславие.
— От вас, маэстро психологии, я не ожидал такого скудоумия, огрызнулся Ольсен. — Повторяю, решив идти с повинной…
— Послушайте, Ивар, если вам охота фиглярничать, то занимайтесь этим в одиночку! — в сердцах заявил Лефер. Он встал с места, и все другие собрались последовать его примеру.
— Постойте! — закричал Ольсен. — Я ведь не шучу.
— Вы что, всерьез хотите нас уверить… — начал Малинин, но Ольсен перебил его:
— Вот именно, поймите, у меня не оставалось иного способа раздобыть какие-то сведения по поводу происшествия, вернее, его непостижимого отсутствия. Разумеется, я не собирался оставлять свою голову на Гревской площади и был убежден, что мне удастся, перехитрив тамошнюю публику, добраться до своего хронолета, припрятанного в лесочке у монастыря бенедиктинцев. Риск, безусловно, был, и немалый, у меня в памяти были живы все ваши предписания, Гринвуд. Но я счел, что неизмеримое превосходство в технических знаниях, не говоря уж о владении самыми современными методами гипноза, дает мне известное преимущество перед людьми XVII века.
— Положим, Монтень… — начал было Лефер, но Ольсен не дал ему договорить:
— При чем тут Монтень, речь ведь идет не о светилах разума, а о напичканных предрассудками невежественных солдафонах средневековья с их куриными мозгами. Впрочем, и Монтень, оставаясь, как всякий гений, эталоном мудрости на все времена, выглядел бы темным дикарем по сравнению с нашими детишками, которые получают в готовом для потребления виде всю сумму информации, накопленной человечеством. Короче, риск риском, но в тот момент меня ничто не могло бы остановить.
