Вениамин Яковлев - Лукавна и Сосипатр
Лукавна выкатилась из орбит. "Дурик, посмотри на него! - подбоченившись, наступая на Сосика, начала она. - Посмотри, у всех дети как дети, а у меня только страх. Я боюсь одного - умереть. Я для чего его родила? Чтобы жить. Я вообще не умру! Посмотри - у Бесовны, соседки нашей, уже академик, у этой матерщинник отменный, спортсмен, у Кащеевны сын - римский папа. А наш-то придурок, глянь, еписькопом стал! В какой же ты церкви еписькоп?" "Иосифлянского центра по самоумерщвлению". - "Что же ты, и монашком стал при живых-то детях?" - "Монашком стал", - как бы подыгрывая Лукавне, начал Сосипатр - только бы вступить в диалог с матерью. Да не тут то было! Лукавна, глубоко вздохнув, посмотрела в родовое зеркало: "Эх, ты бы в какую истинную секту пошел!"
...И отнесло Сосипатрика куда-то в секту упырей. Выходы различные над печками деревенскими, полеты в ступе... Дымило его, дымило, пока не выдымило угарным газом куда-то в мозги отшибающую тьмутаракань. Пришел Сосипатрик к матери, обернулся упырем. А та и спрашивает: "Бабушку нашу, Тьмутаракань Всеславну, помнишь?" - "Как же!" - "Ну, как она там? Что ж не взяла тебя к себе?"
Тут Сосипатр восстал: "Ах ты, хмурь такая! Я уж и так, и эдак: и мультимиллионером, и еписькопом, и дворником, и сторожем, и Сергей-Есениным, и интегралом, и святым, и упырем. И никак ей не угодишь! Тьфу ты, этакая!" Как плюнет Сосипатр на пол! Да подбоченился, да вспомнил про стать богатырскую и сказал: "Стану просто человеком, человеком божиим. Не хочу быть ни придурком, ни святым, ни каликом, ни калекой. Человеком хочу быть, чтобы жить радостно и славить своего Творца. И чтобы что ни пожелал - получалось".
"Ну уж для этого тебе надо семейные узы порвать, а это никак невозможно, пока я тебя не благословлю жить", - сказала Лукавна, живая святая с позолоченной луковицей, и холодно закрыла дверь за Сосипатром. "Луковичка, что ты сделала? - выговорил ей Дурик Каликович. Но Лукавна на него зыркнула - и Дуря испарился в дверную щель, выветрился куда-то в барабанную перепонку. А Лукавна вернулась на кухню, села на дырявый стул и задумалась, задумалась горько над своею судьбою...
А Сосипатр стал человеком. И боли в седалищном нерве прошли, и шизофрения испарилась, и мозги, куда-то вывороченные, вправились, и дети стали нормальные, и женушка благолепна, и в храм стали ходить всемирный, и Божию Матерь славить, и Россию вышним Иерусалимом называть, и за жизнь вечную Богородицу Деву Марию нескончаемо благодарить.
А Лукавна, посмотрев на сына и потерпев могущественное поражение, сдулась, пошла куда-то в поликлинику, где заговаривают страхи и зубную боль. Потом уехала в деревню, бросив городскую квартиру, и коротала век свой до начала трёх дней мрака (по ряду пророчеств, одно из последних апокалиптических бедствий) в деревенской келье, по ночам бухаясь на набухшие, как бы чужие колени и прося прощения грехов. И молитва срывалась с уст Сосипатрицы: "Увидеть бы его!"
Сосипатр услышал по неслышимому эфиру, как рыдает мама, приехал к ней на бричке. Привез манны сокровенной, перепелов, с неба упавших, солнечного света прихватил краюху, и кафтан (не целлофановый - всамделишный, из чистого золота добродетелей). И уж как радовались вместе за трапезой ненасытной, уж как Лукавна счастлива была! Одно только, бывало, Лукавна просит у сына: "Уж ты мне, ненаглядненький, имя какое другое дай!"
И как имя ей Христово дали, так и преставилась - царство ей небесное, упокоившись от сей жизни бредового сна и от всех её перипетий. И уже тебе ни помыслов принимать, ни больных подмывать, и судомойкой не быть, чтобы живой святой стать; и свечки по ночам не зажигать. Упокоилась Лукавна Сосипатровна (в схиме Фенодора Амфилоповна Триликая-Триипостасная).
Сосипатр тоже имя поменял. Нарекли его Папой Григорием Двоесловом, по имени автора литургии. И ударился Григорий по монастырям. Ставил матери на вечное поминовение, с детьми странствовал по кладбищам; полюбил свечную молитву по ночам (читал акафист матери, составленный ещё при жизни). По вечерам ходил к марихуанщикам, покупал им чашку кофе и плакал с ними вместе. А когда местный крестный отец Выпучи-Глаз на него было взъелся и полез откуда-то, как змей-горыныч из-под горы, Папа Григорий Двоеслов взял бенедиктовский экзорцический крест, прочел молитву против бесов, прибавил ещё пару молитв из другого молитвенника - и привидение исчезло, будто не бывало, а кайфующая братия обратилась в веру.
Лукавна и Сосипатр
Лукавна Сосипатровна Калика Перехожая была ведьма не простая. Работала когда-то на фабрике по обработке человеческой кожи, абажуры делала, плакалась в жилет. Родила сына, кухонного философа, да мужу Дуриану портки штопала, когда просиживал их до дыр в ученом офисе.
Однажды Лукавна сдуру взяла и родила сына - Сосипатра. Думали, правда, назвать Сосиматром, но решили: лучше по родовым метрикам, в честь отца Лукавны, бывшего хорунжего, умершего то ли от блох, то ли от тифа в страшном сарае времен мировой войны с духами преисподней. Лукавна хотела как-то иначе, но да пришлось увековечить память отца, и мальчика назвали Сосипатром. Бабка, правда, Тьмутаракань Борисовна Вытаращи-Глаза, не сдавалась и называла его "Сосиматр".
К школе конфликт между матерью и дочерью быстро улегся и, как-то поделив между собой мальчика, стали то давать, то брать, то лепить из него, то опять превращать в пластилиновую массу. И так скульптурили, и эдак выводили... Ну, словом, ничего не осталось от Сосика. Лет до пятнадцати соску сосал, потом онанизмом занимался, потом женился и кучу детей нарожал. Потом, как в телеоко око вперил, так и не мог от ТВ-программы по гуляй-телевидению оторваться и гулял где-то в заоблачных мирах. Бывало, смотрит себе футбольный матч между сборной Сатурна и московского "Динамо", а Лукавна ему - пирог за пирогом. Так и поглощал под горячую информацию и рев толпы.
Мальчики всё больше рождались калеками в те времена, и толку от них было мало. А как, было, родится богатырь - сразу его калекой. Лукавна, правда, особо не тосковала из-за того, что потомство стерилизованное, и просила Сосипатрика, чтобы родил ей девочку. Сосипатр указывал на игры фортуны и власть предписанного провидения; сетовал, разводил руками и плакал. Но однажды, вылетев откуда-то из бутылки из-под шампанского, Лукавна сильно восстала на сына и стала предъявлять ему счеты, что вот, мол, жизнь зря прожила, что силы у нее кончаются, страхи её одержат, смерти боится. И что болеть она вообще никогда не будет, болезнь хочет стряхнуть и вообще будет жить вечно. Сосипатр не возражал: "Я, говорит, согласен принять на себя. Я за тебя буду болеть и умирать, и мучиться".
Но Лукавна наступала сыну на пятки, говорила: "Ты стань поэтом". Сосипатр, понимая, что, если матери не угодит, не выживет, написал сборник "Кедры охламонские" и положил маме на кухонный стол. Лукавна и глазом не моргнула, только глубоко вздохнула... И пошел Сосипатр по мытарствам родовой программы: и так и эдак матери угождать. И самовар, бывало, купит, и чай вместе дуют. И мультимиллионером приедет из Сан-Франциско, и двухметрового удава привезет из Эль-Рияда, и мастером спорта обернется по какой-нибудь восточной борьбе, и миллион долларов кучей купюр выложит на стол, и интегралом обернется, и раскольником, и иеговистом... Ничего не помогало - восставала мать на Сосипатрика!
