Юрий Касянич - Лабиринт
*
Когда сто пятьдесят лет назад в горах произошла - как предполагали вначале - карстовая катастрофа, которая, к счастью, обошлась без жертвоприношений на алтари природы: город лишь немного тряхануло, повалив дюжину фонарных столбов; после визита международной экспедиции в городе начался настоящий "пещерный" бум: возникали клубы любителей, группы поклонников, кружки юных друзей; афишные щиты ломились от красочных офсетных плакатов, влекущих вступить в члены клуба "Распадок" или организации "Бездна", в школах появились спецклассы со спецуклоном, в моду расторопно вошли туристические и альпинистские башмаки, в театры и на банкеты ходили в штормовках и брезентовых платьях; пожарные машины, полосуя тишину улиц леденящими душу сиренами, то и дело срывались на вызовы - снимать малолетних энтузиастов, которые, вбив крюки в стены своих домов, пытались совершить восхождение и, сорвавшись, повисали над пропастью улицы на последнем страховочном шансе; но, как и во время любой эпидемии, пик миновал, массы переболели; остались грозные публикации, предостерегающие от легкомысленного поведения в горах, рассказы о канувших в безвестность дилетантах, сознательно двинувшихся навстречу нелепой смерти; позднее поползли слухи, что в горах-то, оказывается, есть лабиринт, который ведет не то к несметным сокровищам, не то к разгадке какой-то небывалой тайны (хотя, глубоко поразмыслив, можно было прийти к заключению, что тайн-то уже и вовсе не осталось), не то к вратам вечного блаженства (это, пожалуй, была самая приемлемая версия); в кругах клерикалов, а потом и на проповедях стала протаскиваться проветренная от нафталина и потому показавшаяся новой идея о том, что в горах, в конце лабиринта, есть сияющий колодец, напрямую соединяющийся с небом, и все, достигшие его, непременно вознесутся в рай, получив во время вертикального взлета отпущение любых земных грехов; религия в городе была похожа на запущенный огород, в который периодически забегают одичавшие козлы, чтобы поискать в бурьяне листы выродившейся капусты; интеллигенты кисло морщились, услышав, что возвращаются времена, когда считали, что в постжизни есть две возможности: либо адские сковородки и котлы, либо райские кущи; но когда махрово зацвел миф о лабиринте, пустовавшие храмы на какое-то время стали местами паломничества изверившихся горожан, удивительно возросла популярность обрядов и церковной атрибутики, однако гулкие речитативные призывы святых отцов испытать судьбу - в свете всех сумрачных событий, окутывавших массовые попытки победить лабиринт,- выглядели настолько пугающе и провокационно, что даже самые незлобивые прихожане, поминая лабиринт в спокойных застольных беседах, нет-нет да и посылали проповедников в направлении сияющего колодца, оснастив подобные пожелания едким словцом;
*
Через десять лет после катастрофы на город обрушилось новое испытание пропали, исчезли, канули в безвестность все самолеты, вылетевшие с городского аэродрома, то же самое произошло с поездами, автобусами и машинами, выехавшими из города; впоследствии, провожавшие и простившиеся, все, кто утратил (утратил ли?) родных и близких, находились в смятении как квалифицировать внезапные потери, устраивать ли скорбные сороковые дни с нетрезвыми застольями (слезы, объятия, нелепые воспоминания, резиновые тексты о бренности бытия; мир праху, земля пухом эт цетэра); никто не мог осознать, как в цивилизованном обществе может появиться категория жителей, пропавших без вести; после шока началась паника: в ожидании худшего население превратило денежные запасы в товары (горе - горем, а жить-то надо!), и вскоре самодовольные витрины магазинов стыдливо оскудели; впрочем, город в несколько миллионов жителей был похож на государство в миниатюре и при некотором напряжении - санкции, ограничения, правила - мог функционировать как космический корабль в автономном полете; и опять-таки клерикалы оперативнее всех откликнулись на бедствие; в храмах непрерывно происходили заздравные богослужения о тех, кто не вернулся в город, уйдя в жизнь иную, возможно, даже лучшую, чем эта; религиозные чувства утешили многих, да и церковная казна заметно отяжелела; всех, кто позднее пытался преодолеть коварный рубеж, нарушить установленное (свыше? сбоку? откуда? кем?) негласное табу на переход невидимой границы, отделившей город от остального мира, постигли увечья; эфир безмолвствовал, железнодорожные магистрали и шоссе стали именовать дорогами в никуда, рельсы ржавели, между шпалами буйно цвела льнянка и тянула проволочные стебли пастушья сумка; измерения показывали невероятное напряжение магнитного поля на роковых границах; в то же время астрономы сообщали, что никаких серьезных отклонений в положении и параметрах движения планеты не произошло; город стал похожим на осьминога, который постепенно подтягивает под себя щупальца дорог, коммуникации; город оказался в оглушительной изоляции; карантин? или больше на планете ничего не осталось? пресса и ученые извергали догадки, повсюду кипели дискуссии и ветвились публичные лекции, к единому мнению прийти не удалось; было решено считать все случившееся сверхъестественным явлением (значит, все-таки - тайна!-язвили некоторые); главным же итогом стало понимание необходимости объединить усилия всех жителей города в ударивших, как спирт или мороз, условиях, четко оконтурить моральные критерии жизни, чтобы существование продолжало сохранять нормальные формы; поэтому и пригодилась легенда о лабиринте...
*
Когда Берт, закончив образование, стал пристально заниматься историей,лет тридцать пять назад, - лабиринт был уже надежно погребен под барханами забвения, поколения смирились с состоянием катастрофической изоляции, и дремлющая обывательская масса содрогалась в совеющем неудовлетворяющем гомеостазе, ожидая какой-нибудь природной или социальной бури, чтобы оживиться, поразвлечься созерцанием, а при случае и принять в ней участие; изучая документы тех лет, он пришел к выводу, что появление лабиринта, вернее, легенды о нем, и все, что было связано с лабиринтом, стало причиной серьезной активации умов в изолированном городе, потребовало четкой позиции и конкретной точки зрения; преодоление лабиринта - в буквальном и переносном смыслах - стало общественным идеалом; все - от молодежи до стариков - зачитывались романами "Карстовый раунд" и "Мраморная амазонка", которые вышли массовыми тиражами; молодежь города ринулась в науку; свежая прививка оживила старые ветви, которые вновь начали обильно плодоносить; прошло около четырех десятилетий; молодые, поседев, стали академиками, а технология показала такие возможности, которые еще недавно казались сном; наслаждаясь зеленоватой прохладой архивов, молодой, распираемый надеждами и планами, Берт писал книгу о лабиринте, медленно, любовно поглаживая взглядом стеллажи с книгами и документами; под лиственный шелест кондиционеров он предвкушал эффект, с которым появится его книга, и уже самодовольно - пока еще в мыслях - пожимал влажные от зависти ладони коллег; он надеялся призвать сограждан оглянуться, оценить значение лабиринта и обратиться к реставрации утраченных нравственных ценностей; однако, коллеги, с которыми он обсуждал контуры своего замысла, иронически хмурили брови - наивняк, псих, книжный червь, оглянись вокруг, неужели кто-нибудь сочтет тебя нормальным, услышав парадоксальный призыв: "Назад в пещеру!", попробуй еще пробить публикацию такой сомнительной рукописи, в редакциях схватятся за головы - крамола! а массы все равно проспят; к чему окунаться в эпоху острых социальных различий из времени, где все стали равны благодаря технологии, которая требует минимума затрат? в тот год они еще не знали, что воцарилась жара, и не могли предполагать, какие драматические последствия будет иметь этот очередной необычный карающий феномен.
