Феликс Дымов - Слышу ! Иду !
Почувствовав, как истерическая гримаса снова непроизвольно взламывает лицо, Гельвис перешагнул символический поребрик, отделяющий медленную прогулочную дорожку от газона, сбежал по откосу к парапету, точнее, к тому месту, где в набережную вдавалась лагунка. Под воду каскадом уходила лестница. На пологой со скругленным ребром ступеньке, купая в воде босые ноги, сидела скуластая рыжая девчонка - кормила с ладони креветками дельфина. Дельфин косил озорным главой, улучал мгновение, пятился, внезапно нырял и щекотал носом девчоночьи пятки, от чего оба одинаково счастливо взвизгивали.
Моричев смочил кончики пальцев, с силой провел ладонями по щекам, будто снимал невидимую паутину, отряхнул с рук в воду тяжелые брызги - так экстрасенсы сдирают с себя отработанный эмоциональный режим. Ух, как взвился, как отлетел в сторону и зафыркал бедняга-дельфин - истинный экстрасенс! Для него наши резкие перепады эмоций - все равно как чувствительному собачьему носу запах табака. Дельфин что-то проверещал девчонке и, громко шлепая скользким телом о волны, унесся прочь.
Гельвис наклонился к воде, подождал, пока водная гладь успокоится. Маленькое подвижное личико глянуло на него из первобытного зеркала, Острый носик. Вздернутая верхняя губа, приоткрывающая неровные крупноватые зубы. Подобранные сухие щечки в морщинках. Колкий подбородок. Если б не быстрые удивленные глаза, пожалуй, смахивало бы на чуть оскаленную ласковую мордочку домашнего грызуна ("Мышка-мышка, не вешай хвостик; привяжем бантик, поедем в гости"). Не лицо - сущее наказание! Ну кто доверит серьезную роль человеку с такой физиономией? Еще шута - куда ни шло. Но Гамлета?!
А он играл. И Гамлета, и Лира, и Отелло, и Яго - именно так, и Отелло и Яго, самых своих любимых героев. Ну, а когда не Шекспир, то все равно кого играть. Потому внятно, без творческих мук, с хорошо дозированной самоотдачей оживлял он своих современников в современных спектаклях. Легко в таких ролях быть щедрым: что ни вкладывай, все твое, что ни вложил - все заметно. Да вот поди: с годами притупляется приспособляемость. Уже и руку в простом движении не поставить. И настоящего хочется...
Проще простого все объяснить возрастом. Ну, не старостью, нынче пятьдесят два - какие наши годы? Только-только обретаешь квалификацию. Недаром про человеческий век говорят: "Тридцать - учение, тридцать -: увлечение, тридцать - за лычки, тридцать - по привычке..." Чего ж тебе, чудику, не хватает? Откуда отяжеление, ожирение ума? Отчего в любимых героях по-прежнему легко и привольно? И повтор не в укор, и привычки не тягостны?
Моричев расколол рукой водное зеркало вместе со своим отражением. Для актера да разве еще для писателя собственная персона - инструмент, которым они обрабатывают мир. Неплохо сказано, дружище, сделай в памяти зарубочку!
Гельвис поднялся по ступенькам, уселся на низкий, теплый, как кора дерева, парапет. Мимо на одной ножке проскакала снизу вверх та самая скуластая девчонка, Невдалеке, у колонки киоска-автомата топтался нескладный юноша с букетом - длинный, сутулый, с лошадиным лицом, торчащей из воротника шеей, с непомерными руками и ватными коленями. Делая вид, что сосредоточенно изучает башенку индивидуальных дирижаблей, он загораживал цветы нелепо оттопыренным локтем и не пытался скрыть, как они его тяготят...
Гельвис пожалел влюбленного великомученика - дома надо сидеть с таким комплексом неуверенности, а не на свидания девушек приглашать! Распрями его сейчас - совсем же другой человек получится! И статный, и спортивный...
Примчался часа за два до срока и мается. Еще немного, и парень совсем отсыреет. Увидит девушка мокрую курицу - то-то счастьем назовет, всю жизнь мечтала! Нет, этого допустить нельзя...
Ну-ка, молодой-застенчивый, стань как следует. Прочней, прочней, не сопротивляйся. Разверни ножку, утверди ее на грешной земле. Теперь этот нелепый локоть - ну, кто так цветы держит? Ослабь хватку, букет раздавишь. И локоть подожми. Не горбись, не сутулься. Да расслабься же наконец, упрямец! Свободней. Еще свободней. Длинно выдохни. И растай, распадись - и, снова собравшись, воспари над миром... Какой неандерталец выдумал, что любовь требует жертв? Любовь красоты требует!.. Ай да я, ай да Моричев! Принимай, парень, свое тело обратно. Праксителя на тебя нет. Родена. А также Киреева и Ли Букамарры! Я что ж? Я так, дилетант... Но все же кое-что можем, по-живому работать не легче... Человеком смотришься!
Словно художник, Гельвис склонил голову к плечу. Нет, и впрямь хорош бывший гадкий утенок.
Гельвис встал - и почувствовал щекой чей-то взгляд. Проверяя себя, шагнул вперед - взгляд не отпускал. Он медленно обернулся.
На лестнице у воды, спиной к реке, стояла девушка. Светловолосая. До смуглоты загорелая. В шортиках, блузке с короткими рукавами, на талии пояс управляемой одежды, к левому предплечью пристегнута сумочка. Девушка поправляла прическу, в другой руке держала нептунки - еще мокрые, только что сброшенные с маленьких крепких ног. Похоже, специально прибежала с того берега, откуда парень ее не ждал - радостно было ей лететь по волнам в водных сандалиях, с развевающимися волосами и влажными от брызг щеками, лететь, предвкушая удовольствие ловко подстроенного сюрприза. А тут наткнулась на Моричева... То есть сначала, понятно, увидела своего парня. И все сразу поняла... Не отводя от великого Моричева глаз, она похлопала ладошкой по парапету, сунула в приоткрывшуюся щель обменника нептунки.
На миг Гельвису самому захотелось покачаться на волнах - бездумно, упоенно, как в детстве. Хорошо скользить между прогулочными лодками, заглядывая в глаза всем незнакомкам. А иногда, изящно, как в корриде, выполнив полуверонику, пропустить мимо себя край поющего паруса и в последний момент, когда яхта, кажется, уже безнадежно тебя миновала, вдруг преклонить колено и протянуть букетик фиалок... Странно, почему в своих исканиях он никогда не бегает по воде? Все проулочки да тупички...
Девушка достала из сумочки прозрачные туфельки, обула на босу ногу - и туфельки потерялись на ногах, вознеся хозяйку парить над цветным асфальтом. Привычно нащупала пояс, пробежала пальцами по завиткам пряжки. Легкий радужный циклон завихрился вокруг тонкой фигурки, неясно, как не оторвал от набережной, не унес пушинкой ввысь. Но не унес, рассеялся, опал, застыв матовой серо-золотой тканью, окутавшей тело невесомыми спиралями от хрупкой шеи до невидимых туфелек, оставив открытыми одну руку и плечо. Девушка чуть повела в воздухе обнаженной рукой, и парень заметил, скользнул по каскаду лестницы, очень даже естественно стал на колено, прижался щекой к сгибу острого девчоночьего локтя. Он что-то ворчал про опоздание, она шутливо зажимала ему рот ладонью, которую он целовал, по глаза ее были обращены к Моричеву. И - за то, что он сделал из ее увальня - такая благодарность светилась в них, - какую словами не передашь и на сцене не сыграешь. Подстегнутый этим теплом, заражаясь от обоих восторгом, он подошел к автомату, по наитию набрал нужный код, вернулся и протянул крохотный голубенький букетик:
