Александр Рубан - Все имена богини
Алексей перемигнулся с Жекой и Георгичем и снова сделал задумчивое лицо, потому что его стол стоял как раз напротив двери, по левую руку от стола Ильи Сергеевича. Жекин то ли стол, то ли верстак, заваленный разнообразной электроникой, пропахший канифолью и во многих местах прожжённый паяльником, был отгорожен от двери буфетом с чайными причиндалами. А всю глухую короткую стену напротив двухтумбового стола шефа занимало хозяйство Георгича — стеллажи и шкафы с образцами продукции, рулонами чертежей и лохматыми кипами спецификаций. Маленький столик и внушительный сейф Таисии Павловны располагались по правую руку от начальства.
Шаги приближались.
Лена-Люся-Лаура тоже озабоченно прислушалась и, заложив страницу словаря линейкой, серой мышкой скользнула к буфету — готовить чай.
Надо бы всё-таки запомнить, как её зовут, подумал Алексей. Нашу серую мышку с чёрными кудряшками… Хотя, зачем, собственно? Разве нужны имена почти незаметным, пусть даже и очень полезным предметам меблировки?
Леда-Лиля была именно такой — незаметной и незаменимой. Молчаливая, в светло-сером, всегда отутюженном, но всё равно мешковатом платьице до колен и в сереньких же колготочках, с обращённой внутрь себя улыбкой из-под чёрных и на вид очень жёстких, едва ли не проволочных кудряшек, которые она терпеливо откидывала со лба, терпеливо шелестя словарями и распечатками в своём уголке у входа, возле светло-серой пластмассовой кадки с араукарией, время от времени обстреливая офис внимательными серыми глазами в ожидании прямых распоряжений и невысказанных пожеланий, то и дело срываясь и промелькивая между столами бесшумной и почти бесплотной тенью — заварить и принести чай, встретить или проводить клиента, вытряхнуть пепельницу или корзину с бумагами, открыть или закрыть форточку, включить или выключить кондиционер, размножить на ксероксе очередной административно-финансовый или рекламный шедевр, вычитанный и выправленный… Секретарь-референт, по совместительству уборщица, по необходимости корректор, при нужде курьер, и ещё что-то — не то четыре, не то пять полставок, которые она усердно отрабатывала, никому при этом не мешая.
Одно время поговаривали, что шеф с нею спит, но вряд ли это соответствовало действительности. Илья Сергеевич был крупный сейфоподобный мужчина в перезрелых летах, твердогубый и твердовзглядый, с короткой седеющей стрижкой на кубическом черепе — и, в противоположность своей внешности, любил всё мягкое. Мягкие булочки, мягкие кресла, мягкий (по форме) разговор с клиентом… А в Любе-Ларисе, при всей её почти бесплотности, ощущалась некоторая жестковатость.
Впрочем, Алексей мог ошибаться. Он часто ошибался в людях, потому что не любил судить о них по внешности. Да и не было у Лены-Луизы никакой внешности, а была одна загадочная внутренность. Алексей уже пятый месяц работал в «Окне из Европы», успел обшаржировать весь наличный состав фирмы, а монументальную фигуру шефа даже написал темперой, и лишь с неё не сделал ни единого наброска. Она ускользала.
Как можно нарисовать ветер? Или дождь? Или солнечный свет? Только опосредованно, через их воздействие на детали пейзажа. Рвущееся с верёвки бельё, наклонённые навстречу ветру фигуры прохожих, летящие шляпы. Обвисшие на спицах купола зонтиков, частая рябь на лужах и брызги из-под колёс. Блики на окнах домов и на мокром асфальте, планки лучей, пронзившие кроны деревьев.
И Леру-Лаванду он мог нарисовать только так. Замаслившиеся глазки Георгича, видящие (якобы) сквозь серенькую ткань её платья. Минутная озабоченность на лице шефа, вспоминающего, кто она такая и зачем ему нужна. Губы Виталика, их осторожное и благоговейное прикосновение к чашке, которую только что держали Её руки. Ладонь Тимофея на рычаге переключения скоростей — а Тимофею мечтается, что на её коленке…
Они её видели, хотя и каждый по-своему. Им это было вовсе ни к чему, но они её видели. А Алексей — нет. Он даже имени её не мог запомнить, не то что нарисовать.
После этих бесплодных попыток Алексею стали сниться женщины. Все его женщины, бывшие и не бывшие. В особенности — не бывшие. От девчонок, за которыми он подглядывал в душевой пионерского лагеря до тонконогой поэтессы, не далее как вчера вечером читавшей свои стихи возле памятника Клюеву.
Личико у поэтессы было востроносенькое, блёклое, вдохновенно-несчастливое. И стихи тоже были вдохновенно-несчастливые и нарочито невнятные, их переполняла взрывчатая смесь обиды и бравады, которая почему-то не взрывалась. Наверное, успела отсыреть от невидимых миру слёз и только потом была расфасована по обоймам двустиший… А на строгой чёрной юбке поэтессы был совершенно неуместный разрез во всю длину подола. Хулиганистый осенний ветер то и дело высоко задирал этот соблазнительный подол, поспешно лапал под ним влажными ладонями и тут же разочарованно отступался. Алексей, возвращавшийся с работы и зачем-то задержавшийся в клюевском сквере, стоял в сторонке от гопы молодых самовосторженных поэтов, делал вид, что тоже слушает стихи, и сочувствовал ветру. За время его попыток Алексей успел основательно рассмотреть эти тонкие ножки с узловатыми коленками, твёрдыми комочками икр и тощенькими, выгнутыми наружу бёдрами… Пусть лучше пишет стихи.
Ночью поэтесса приснилась ему в сереньком платье Лики-Луизы. Или, может быть, это была Лида-Люся с личиком поэтессы, но почему-то в широченном мягком кресле шефа. Во сне воображение не подкачало: ноги выше колен оказались не такими уж тонкими и даже, пожалуй, излишне рыхловатыми на ощупь, как у Марты… рядом с которой он, разумеется, и проснулся.
На работе он снова долго искоса приглядывался к Лоре-Лолите и снова безрезультатно. Ничего похожего на поэтессу он в ней не обнаружил. И ничего не похожего — тоже. Он снова не видел в ней НИЧЕГО. Ничего, кроме серого бесформенного балахона, чёрных жёстких кудряшек, внимательных глаз. Снова разочаровался, вошёл в Интернет и стал пополнять коллекцию ягодиц из порносайтов, и занимался этим вплоть до появления шефа с конвертиками. Без ягодиц шеф почему-то не мыслил рекламу своей продукции, хотя вслух утверждал прямо противоположное…
* * *— Как тебя зовут? — спросил Алексей.
Она что-то ответила, он не расслышал. Он уже взял себя в руки, снова очинил карандаш и заставил себя работать. Наметил линии перспективы, небрежными штрихами обозначил интерьер её комнаты (который всё равно превратится во что-либо совершенно на себя не похожее) и, набирая инерцию, стал набрасывать складки платья у её ног. То, что он не расслышал ответ, было почти нормально: во время работы, беседуя с натурщицами, он не прислушивался к ответам. Он просто пытался помочь им забыть о том, что они позируют. Но ответ на ЭТОТ вопрос он хотел услышать, поэтому переспросил:
