Николай Бондаренко - Бремя «Ч»
Незваный гость испарился, а на его месте выткалась девица — с которой доверчивый прелюбодей столько лет миловался. Красавица плавно вознесла нежную руку и чарующим голосом позвала: «Идем, мой ненаглядный. Идем!»
Ополоумевший старикашка потянулся было за ней, да что-то остановило. Глаза на Павушку скосил. Сгорбилась Павушка в печали, навалилась на клюку. По дряблой щеке бриллиантовая слеза сползает.
Вздрогнул несчастный мужичок, вознес навстречу былому онемевшие руки. Павушка не поняла доброго порыва, гневно взмахнула клюкой: «Не подходи, ирод поганый! Беги за мымрой, ублажай пустоту!»
Младший брат опять вспомнил про старшего — какую тот пакость сотворил! Но ничего не поделаешь, жизнь прошла, Павушка безвозвратно постарела, да и сам он, оказывается, превратился в гнилушку…
«Прости, Павушка, прости!..» — застонал он. Ноги подкосились, и рухнул несчастный в густую дорожную пыль…
Не правда ли, странная байка? С откровенным намеком: дескать, не берись, ничего у тебя не выйдет, виртуальные фантазии к добру не приведут… Вспомнить бы суть спора, возразить бы честь по чести! Но я не вполне уверен, что скрестил шпаги с Вильямом, да и ветер мешает: он не только остервенело хлещет по лицу, но и каким-то образом опустошает память…Одно лишь четко осознаю: забытый крутой разговор для меня значил немало… В чем-то я хотел непременно утвердиться! В чем?… В чем?…
В ближайший подъезд, который гулко подвывал порывам ветра, прошмыгнула, подозрительно глянув на меня, лохматая кошка. И опять зашелестели по тротуару желтые, серые клочки бумаги. Откуда взялась эта прорва, кончится ли когда-нибудь? Назойливая жестянка уткнулась, наконец, в дорожную выбоину и тонко, пронзительно засвистела на сквозняке.
Конечно, я ошибся, предположив, что в городе ни души. В глубине улицы мелькали зыбкие силуэты. Холодно, сыро, тоскливо, вот люди и прячутся кто где может.
Я бесцельно топтался у закрытого журнального киоска, размышляя о нелепости своего положения, не в силах придумать что-нибудь путное.
Ветер не утихал, и я клацал зубами от холода.
— Погреться не хочешь? — сипло спросил кто-то сбоку. Я с удивлением повернул голову. Взгляд наткнулся на обширную лысину, которую обрамляла скудная седоватая растительность. Над крутым лбом двумя игривыми фонтанчиками серебрились брови, а под ними застыли черные жесткие зрачки. Ну, прямо старший брат из недавнего рассказа!
— Хочу, — едва шевельнул я закоченевшими губами.
— Идем. — Человек мотнул лысиной и проворно заковылял в сторону города. Его не застегнутое старенькое пальтецо трепыхалось на худых плечах, длинный шарф двумя серыми языками смешно вскидывался за спиной. Сильно изношенные башмаки звучно зашлепали по тротуару. Незнакомец почти бежал, кося на меня цепким глазом. Ему нравилось — я не отставал; он довольно хмыкал и подбадривающе сипел. Неожиданно он перебежал на противоположную сторону улицы и услужливо, слегка согнувшись, распахнул передо мной сверкающую дверь.
В лицо пахнуло вкусным теплом, бархатными переливами заплескалась музыка; за длинной стойкой, под гирляндами искрящихся бутылок, одиноко маячила приглашающая физиономия пожилого бармена. Заметив за моей спиной сопровождающего, бармен нахмурился, но незнакомец с полупоклоном показал на меня:
— Он платит!
— Я плачу? Интересно, есть ли у меня деньги? Машинально опустил руку в карман куртки и, кажется, что-то нащупал. Одна-единственная купюра! Новенькая, хрустящая. Откуда?…
Удивление надолго не задержалось. Бармен недоверчиво принял бумажку, повертел в руках, даже понюхал; в конце концов небрежно бросил в ящичек кассы и с улыбкой произнес:
— Ну, что вам угодно?
Лысый шустряк тут как тут, командует:
— Для начала два «бренди».
Бармен выставляет две наполненные рюмки. Шустряк тут же подхватывает одну и выпивает. Вторая ждет меня. А я тяну, раздумываю — как же быть? Не пью же ведь!
— Прекрасно! Меня угощают! — Вторая рюмка незамедлительно взлетает к жадным губам шустряка.
Теперь я хорошо разглядел лицо незнакомца. Собственно, ничего особенного, кроме отмеченной лысины. Нос как нос, губы как губы…Нет, нет, очень уж необыкновенные глаза: прячутся под фонтанчиками бровей и открываются неожиданно, чтобы, как опытный фехтовальщик, внезапно нанести удар…
Проглотив содержимое второй рюмки, незнакомец продолжал распоряжаться:
— У нас праздник. Берем пару бутылок.
Бармен понимающе завернул заказ. А мой взгляд нескромно уперся в румяную башенку из горячих пирожков. Голодный блеск моих глаз был замечен, — пирожки аккуратно отправлены в обширный пакет.
Незнакомец радостно заторопился, подтолкнул меня к выходу и уже на ветру, кольнув зрачками, спросил:
— Знаешь главную заповедь воров? Умей вовремя смыться.
— Воров? — опешил я. И слов-то таких не помню…
— Ну да. Самых настоящих воров.
— Разве вы… — я поперхнулся, — вор?
— А кто же еще? — подтвердил незнакомец. — И все вокруг воры! Но я самый справедливый вор — краду у тех, кто в чужом купается. И давай не выкай. С ворами на «вы» не говорят.
Я растерялся. Искоса глянул на редкого чудака, неуверенно спросил:
— А почему вы… то есть ты… не работаешь?
— На кого работать? На Карла? Ни за что!
— А как вас… то есть тебя… звать?
— Так и зови: Вор!
Я поежился и невольно опустил глаза. Ну и дела!
— Согласись, — продолжал человек, назвавший себя вором. — Это честно! Это принципиально! Все воруют и при этом хотят быть красивенькими. А я не прячусь. Я — вор! Мне даже наплевать, как зовут тебя. Какая разница? Что даст это знание? Главное — мы добыли согревающий огонь, добыли радость! Что может быть важнее?… Вот погоди, придем ко мне, обстоятельно потолкуем. Не отставай!
Он резко взял с места и почти полетел. Я за ним едва успевал. Пересекли три или четыре улицы и, наконец, уперлись в проржавевшую железную калитку. За ней просматривался блеклый одноэтажный дом.
Вор, так уж буду его называть, не оглядываясь и не обращая на меня ни малейшего внимания, шустро пересек двор и ногой толкнул перед собой дверь.
— Проходи, — просипел он мне, — будем пировать, радоваться жизни!
Из глубины комнаты донесся негромкий женский голос:
— Кого ты привел? В доме ни крошки хлеба!..
— Молчи, ты же не злыдня, — миролюбиво огрызнулся Вор. — Иди скорей, неси губки для поцелуя!
Перешагнув порог, я увидел сухощавую женщину средних лет: остренький носик, острые скулы, острый подбородок…Лицо, впрочем, антипатии не вызывало… Вор стремительно опустил сверток на стол и обнял женщину — пылко, нежно, как будто сто лет не видел.
