Анна Бжезинская - Космопорт, 2014 № 01 (2)
— Хм-кхм, — откашлялся он вежливо.
Бабуся отворила дверь энергичным ударом клюки. Какое-то время всматривалась в свинопаса, грызя жёлтый ноготь большого пальца, а после проскрипела:
— Опаньки!
Парень покраснел.
— Опаньки! — повторила ведьма с тенью недоверия и удивления в голосе. — Вот же как ты вымахал, Шимек! Кто бы подумал? — и захихикала.
Шимек собрался с духом и несмело начал разговор:
— Водочки, Бабуся?
Шимек слыхал, что она не прочь порой выпить, и запасся у корчмаря порцией оковиты.
— Водочки? — переспросила ведьма с сожалением. — Не пью уже водочки. С той поры, как Висенка обеспечила мне постоянный сбыт любавницы, пью только скальмерские вина из погреба её мужа. И ты мне зубы не заговаривай! Давай по-быстрому: чего хочешь. В кого?
— В Ярославну, — выпалил Шимек и глупо улыбнулся.
Бабуся с неодобрением покачала головой.
— И четырнадцать моргов… — пробормотала под нос. — Вы что ж, никогда ничему не учитесь? Ты что же, не знаешь, что любавница цветёт на болотах? И думаешь, я люблю гонять голышом под полной луной? Не можешь, что ли, найти себе какую-нибудь милую расторопную девицу?
— Нет! — Шимек был уверен в своём чувстве. — Или Ярославна, или никто!
Бабуся снова заворчала.
— А чем платить собираешься? — спросила она подозрительно, чем совершенно сбила парня с мысли.
Несколько лет тому назад володарь рассорился с набольшим из соседней долины, и во время атаки на вражий двор отец Шимека пал на поле славы (вернее, во рву славы, откуда выловили позже его всё ещё пахнувший водкой труп, но у володаря был пунктик на краснобайстве). С той поры жилось им с матерью не лучшим образом. Огород за хибарой не родил вдоволь фасоли на зиму, изба год за годом кренилась всё сильнее, и даже яблонька, дающая тень во дворе, дарила им лишь мелкую кислятину. Правда, были ещё два подсвинка, подаренные володарём в миг слабости, но Шимек скорее расстался бы с собственной жизнью, нежели с ними.
— Ну… видите ли… — затянул парень.
— И что я должна видеть?! — взъярилась старушка. — Ты что ж, думал, что я так вот, за здорово живёшь, примусь скакать по росе? Так я уже не молодуха! И подагра меня крутит. Мне б на печи сидеть да мёд попивать, а не голышом под луною мотаться. Не заплатишь — не получишь! И баста!
— А, может, вроде так… натурой, Бабуся?
Ведьма глянула с интересом, бесцеремонно ощупала Шимека взглядом.
— Ну-ну! — чмокнула удовлетворенно.
Шимек снова заалел (хотя и не пойми чего).
— Я думал, поубираю, там, дров нарублю, — быстренько пошёл он на попятную (хотя опять же не пойми чего). — Крышу починю… Она ж, видите, дырявая какая… Навоз разбросаю, — закончил он в последнем отчаянном порыве.
Бабуся Ягодка ждала достаточно долго, чтобы на глазах у Шимека выступили слёзы.
— Семь дней службы, — наконец отрезала сухо. — И ни днём меньше.
— Какие же вы добренькие! — просиял Шимек. — Так я приду утречком, едва солнышко взойдёт, и сделаю, что нужно.
— Я имела в виду службу стационарную, — скривилась Бабуся. — То есть, говоря по-простому, ты и твои свиньи на неделю переселяетесь ко мне. Или так — или никак.
В голове Шимека, крытой соломой кудряшек, мелькнуло трагическое предчувствие насмешек, на которые не поскупятся местные острословы. Но… Он только пробормотал благодарствие и уныло поплёлся домой — извещать свинок о переезде.
Противу Шимековым опасениям, Бабуся Ягодка не настаивала, чтобы он поселился в избе, а разместила его вполне пристойно, в хлеву. И тут же предупредила:
— Я сейчас ухожу ко двору. Висенка что-то запаздывает с оплатой, вино уже почти закончилось. Ворочусь вечерком, а ты быстренько за работу — крышу залатай. Но в колодец не заглядывай. Это весьма особенный колодец.
— Ничего, Бабуся, не переживайте, — убеждал её истово Шимек. — Я не из таковских!
Старуха усмехнулась себе под нос (а нос был у неё как красный клубень, с обязательной бородавкой, висевшей на самом кончике) и бодро потопала тропинкой. Едва лишь она исчезла, Шимек вздохнул свободней. Подле уборной нашёл скирду камыша для кровли и без промедления вскарабкался по лестнице. Мысль о Ярославне окрыляла его, потому что любил её так, что хоть помирай.
Когда к полудню солнышко припекло сильнее, Шимек решил, что пришла пора и отдохнуть. Убедился, что свинки спокойно роются у подножья трёх дубов, затенявших полянку, погрозил кулаком любимому козлу Бабуси, сплюнул под плетень, глотнул кислого молочка… Но вот всё его что-то мучило. Наконец медленно, шаг за шагом, приблизился к колодцу. Сруб выглядел совершенно обычно. Шимек внимательно огляделся, но ничего не предвещало скорого возвращения ведьмы.
«И что мне помешает? — подумал он, уже найдя оправдание. — Я только одним глазком. Да и вообще, отчего бы мне туда не заглядывать? А может, золото Бабуся там прячет, у Висенки выдуренное? Ну, раз живем. Загляну…»
И заглянул. Увидал свои небесно-голубые, выпученные от страха гляделки и раззявленный в удивлении рот. Но когда так таращился, во глубине колодца что-то забулькало, зашумело тоскливо — и донёсся до него любимый, сладенький голосок Ярославны.
— Что ты там торчишь, пентюх вонючий? — произнесла Мельникова дочка, а за спиной Шимека-в-колодце появилась её хорошенькая ручка и заехала ему в лоб толокушкой для картохи. — Опять баклуши бьёшь? Там с зерном приехали, бегом давай воз разгружать, а не то отцу пожалуюсь! — пригрозила она, а на поверхности воды с бульканьем начал формироваться образ Бетки-мельника.
Шимек благоразумно не стал ждать, что сделает Ветка, известный тяжёлой рукою и мерзким характером. Отскочил от колодца прежде чем успел вспомнить, что сие — лишь отражение в воде, и до вечера больше не слезал с крыши. И всё же видение Ярославны вызвало бурю в его сердце. Они были вместе! Она ему говорила! Смеялась над ним! Работа спорилась в его руках.
Бабуся Ягодка вернулась в сумерках.
— А ты быстренько, Шимек! — сказала с удивлением, а потом угостила его скальмерским вином.
Вино парня растрогало, усилив тоску по Ярославне. После половины второй бутылки и хозяйка, как видно, впала в доброе расположение духа, поскольку принялась настойчиво сзывать к бутылке нетопырей. Несчастные создания, которые до того спокойно свисали с балок и, пожалуй, не изъявляли желания пробовать придворной диковинки, теперь в панике заметались по избе. Побуждаемый домашней атмосферой, парень задал вопрос, который ещё от полудня беспокоил его:
— А что такого странного в вашем колодце, Бабуся?
— Понимаешь, Шимек, — ведьма икнула и по-дружески хлопнула его по плечу. — Колодец сей волшебен и коварен. Такова уж у нашей профессии традиция, что всякая ведьма должна обладать чем-то волшебным и коварным: то ли вредным демоном в бутылке от перечной наливки, то ли самобойными дубинками, то ли ослом, что срёт раз золотом, а раз — чистым говном, и не поймешь, какая охота ему когда наступит. А у меня — колодец. И, значит, если он кого полюбит, то красиво поёт и показывает будущее. А если кого не полюбит, то тому хватит и того, чтобы только в него заглянуть или воды напиться — и тогда случится что-то страшное.
