Юлия Иванова - Валет, который не служит
Валет же в победном упоении носился вокруг будки, захлебывался лаем, покуда не появлялся хозяин и не загонял его в будку, одобрительно потрепав украдкой по загривку. Долго еще после этого шерсть Валета хорошо пахла хозяином.
И медовый запах винограда "Изабелла" тоже тревожил каждую осень старого пса, потому что был связан с хозяйским домом, где Валет провел свою юность.
На ночь Валета отвязывали. Это были лучшие мгновения его жизни. Он бесшумно носился по саду среди мандариновых и гранатовых деревьев, и ощущение полной свободы после долгого сидения на цепи было восхитительным. Каждая мышца наливалась силой, а тело становилось легким, почти невесомым. Он чутко прислушивался, не различая, а скорее угадывая долгожданное появление Альмы в треске цикад, шелесте листьев и других ночных звуках. Альма проскальзывала в щель под забором, которую хозяин уже несколько раз пробовал заравнивать землей, но к утру обнаруживал снова.
Едва взглянув на Валета, будто и пришла-то она вовсе не к нему, Альма бежала мимо по тропинке сада, обнюхивая землю. И каждый раз Валет недоумевал, обижался, злился. Почему она так себя ведет? Остаться ему, уйти или следовать за ней? А Альма внезапно останавливалась на каком-нибудь лунном островке и замирала. Такая прекрасная и недоступная. Ее белая шерсть отливала серебром, хрупкая, изящная фигурка четко выделялась на темном фоне травы. Дав полюбоваться собой, Альма лениво поворачивала голову к Валету. Взгляд ее по-прежнему казался сонным и равнодушным, но Валет уже различал в нем призывно-желтые искорки.
Это был сигнал. Валет бросался к ней, Альма увертывалась, грозно оскалив острые белые зубы, а то и больно тяпнув его за бок, однако тут же останавливалась, и глаза ее звали, обещали, поддразнивали. Потом начиналась погоня. Валет мчался за ней по саду, вытаптывая клумбы и грядки, не думая о том, что назавтра ему снова крепко влетит от хозяина, забыв обо всем на свете, кроме такого желанного, мелькающего перед ним пушистого комочка с призывно-желтыми искрами глаз.
Потом Альма лежала рядом. Совсем другая, ласковая, покорная. Тепло и сонно дышала в ухо и засыпала, положив голову на его лапы, а Валет, боясь шевельнуться, одуревший от счастья, караулил до утра ее сон.
Валет никогда не вспоминал, как и почему покинул хозяйский дом. Но и забывать он не умел. Чувство горечи и недоуменной обиды от расставания с хозяином продолжало жить в нем, мучительно ныло и болело, как болит иногда у людей давным-давно ампутированная рука.
Случилось это уже в ту пору, когда счастливая, глупая молодость Валета прошла и наступила зрелость. Он изменился. Не внешне - тело по-прежнему было гибким и сильным, клыки - белыми и острыми, а грозное глухое рычание так же способно было наводить страх. Но все это как бы потеряло былое значение, отодвинулось на второй план, и если раньше Валет всегда стремился к обществу, будь то любовь к Альме, возня с хозяйскими детьми или злая игра с "чужими", то теперь ему не только не было скучно наедине с собой, а напротив, он полюбил быть один. Как хорошо было просто лежать на траве возле будки, греясь на солнце, и слушать, смотреть, вдумываться. Взгляд его теперь подолгу задерживался на окружающих предметах. Валет наблюдал за ними, удивлялся им, пытаясь проникнуть в их смысл, предназначение. Миска нужна для еды, будка для защиты от дождя и холода, а он, Валет, - чтобы сторожить хозяйский дом. Но для чего нужны муравьи, деревья? Для чего нужны кошки?
Дачники, зашедшие узнать насчет комнаты, друзья или заказчики хозяина, школьные подруги хозяйской дочки - все это были "чужие", но у них не было никаких злых намерений, а потому лаять и кидаться на них было глупо. Зрелость принесла с собой мудрость и доброту, но не знал Валет, насколько эти его новые качества противопоказаны собаке, призванной оправдывать грозную надпись на заборе.
Валет чувствовал, что хозяин им последнее время недоволен. Все реже подходит потрепать по загривку, даже не цокает, проходя мимо. Чувствовал, но не осознавал за собой никакой вины и от этого еще больше страдал.
Однажды во двор зашла дачница с сыном. Пока мать болтала с хозяином, мальчик подбежал к Валету и протянул руку, чтобы его погладить. Валет предостерегающе зарычал: он никогда не разрешал "чужим" прикасаться к себе. Но маленький человечек как ни в чем не бывало обхватил руками его шею и прижал к себе. Валет замер. Резкое движение головой в сторону вниз, всего одно движение до голых коленок - и наглец будет наказан по заслугам. Валет скрипнул зубами, заворчал, но что-то на этот раз мешало ему выполнить свой долг. Разобраться в этом "что-то" Валет не смог - он просто сжался, напрягся внутренне, терпеливо снося эти неприятные, оскорбительные объятия, и оставался так, покуда не подоспела перепуганная мать, не оттащила сына, наподдав сгоряча.
- Будешь знать, как к собакам лезть, горе безмозглое! Жаль, она незлая, а то хорошо бы тяпнула, как следует!
Мать еще долго кричала, человечий детеныш ревел, а хозяин стоял в стороне, курил и молчал, будто происходящее его вовсе не касалось. Но когда "чужие" ушли, он подозвал Валета и больно, со злостью пнул в бок ногой. Такое случилось впервые. Валет не осуждал его: раз так поступил хозяин, значит, было за что. Но вместе с тем Валет знал: если ситуация повторится, он все равно не сможет укусить этого глупого человечьего детеныша с голыми коленками, То, что не позволяло ему это сделать, было сильнее Валета, сильнее власти самого хозяина.
После этого случая хозяин и вовсе перестал замечать Валета, быстро проходил мимо будки, а Валет каждый раз вскакивал, вилял хвостом, стараясь поймать его взгляд. Сердце его металось, било в самое горло, но стихали шаги хозяина, и оно успокаивалось, подпрыгивая все слабее, как брошенный мячик. Закатывалось куда-то в угол и там еще долго болело и ныло.
Но однажды хозяин все-таки подошел к нему и, совсем как раньше, потрепал по спине. Валет обезумел от счастья. Угощение, большой кусок мяса, он проглотил, даже не почувствовав вкуса - все его ощущения тогда сводились к одному - счастью быть прощенным хозяином. Счастье это ничуть не померкло, когда хозяин ушел, оно жило в нем даже тогда, когда появилась боль, и боролось с болью, покуда страшная, нестерпимая резь в брюхе не завладела Валетом целиком, превратив его самого в корчащийся, визжащий сгусток боли.
Валет умирал. Его рвало кровью, холодеющие лапы сводила судорога, воздух почти не попадал в забитую пеной пасть. И когда Валет понял, что умирает, он сделал то, что должен был сделать согласно неписаному закону: собрав последние силы, пополз прочь со двора.
Кто-то заблаговременно снял с него ошейник, а дыра под забором, через которую, бывало, лазила к нему на свидание Альма, оказалась незасыпанной.
