Михаил Башкиров - Юность Остапа, или Тернистый путь к двенадцати стульям
Оська предусмотрительно спрятался под рояль, неизвестно зачем купленный по случаю полгода назад.
- Ты... по-ны-маэшь! - турецко-подданный, пытаясь заглянуть под рояль, делал страшные глаза. - У Павла Эгорыча оказыя прыклучилась... Ты... по-ны-маэшь! -турецко-подданный шарил руками в поисках увертливого сына. - Крыса у нэго утонула в бакэ с грэческым маслом... Ты по-ны-маэшь! турецко- подданный грузно опускался на одноименный ковер, застилающий всю гостиную. - А масло-то высший сор-р-р-рт... В капусту - пожалуйста, в лампадку - тэм болэе... Жалко вылывать... Ты... По-ны-маэшь! - турецко-поданный карабкался на венский шаткий стул. - Жалко! Так возмы твар за хвост и молча выкынь... Ты... по-ны-маэшь! - турецко-поданный швырял на крышку рояля заветное пухлое лелеемое и оберегаемое портмоне. - Так Павэл Эгорыч, старый дурэнь, что удумал... Посрэдством молытвы оцыстыть масло от сквэрны... Ты... По-ны-маэшь! - турецко-поданный облачался в одноименный халат, валявшийся с утра на пуфе. - Проэтэрэя прыгласыл творыть молытву... Ты... по-ны-маэшь... И растрэзвоныл об этом на вэсь город!
Когда притомленный, но чрезвычайно удовлетворенный негоциант, пошатываясь и роняя мелкие предметы с мебелей, удалился в кабинет и довольно скоро захрапел - смачно и громко - Оська выбрался из убежища и замер в охотничьей стойке.
На лакированном черном льду музыкального айсберга лежал сиротливо сундук с сокровищами.
Судьба давала Оське Турку шанс решить кое-какие назревшие вопросы финансового порядка. Во-первых, долг чести, заработанный им в "пристеночке", во-вторых - мечта о настоящей бамбуковой удочке с полным набором, в-третьих возможность накормить весь двор мороженым, в-четвертых французская борьба, в-пятых и шестых и седьмых (сколько неописуемых соблазнов уготовано гомо сапиенсу с младых ногтей)...
Откуда ему было знать - маленькому, неопытному, неискушенному - что ему элементарно подсунули приманку, дабы проверить моральную устойчивость. Его даже не насторожило, что впервые портмоне не было упрятано в кабинетный сейф. Он списал папашину оплошность на счастливое расположение духа и перебор вина.
После недолгой внутренней борьбы жертва клюнула, но, мучимая еще неомертвевшими угрызениями совести, взяла только одну купюру.
Фальшивый храп сменился разгневанным возмездным ревом разочарованного, по-настоящему огорченного, озверевшего испытателя детской души.
Так вдохновенно и долго Оську еще не пороли!
- Нызкый сорт! - скандировал взбешенный безжалостный янычар. - Нэцыстая работа!
А потом лишили не только благорасположения, но и карманных денег на целый год.
Одним словом - катастрофа.
В эту длинную бессонную ночь Оська Турок с истерзанной задницей и утраченной верой в справедливость превратился в Остапа Бендера. Нет, он не вырос в одночасье, не заимел, как по волшебству, марьяжную внешность, железные мускулы, стройность, энергичность и наглость. Он все еще оставался худосочным вихрастым мальчишкой с облупившимся носом, но глаза! Теперь он смотрел на мир - испытующе, пристально, с коммерческим интересом и уже угадывающимся коварством.
И этот Остап Бендер был теперь навечно обречен любить деньги и страдать от их недостатка.
К тому же он сделал для себя по крайней мере два чрезвычайно поучительных и перспективных вывода: самый короткий путь к цели не всегда короток, как кажется на первый взгляд, и если рисковать - то за приличные дивиденды.
Любой другой пацан, несомненно, начал бы добывание средств к сносному (по мировым цивилизованным стандартам развитого общества) существованию в автономном режиме каким-нибудь примитивнейшим способом, вроде продажи свежевыловленных пучеглазых "бычков" (хочется добавить - в "томате").
Остап же надолго - пока заживала израненная, истерзанная задница - впал в раздумья.
Он все еще возлежал на животе в нашем потайном гроте, когда я притащил ему очередной бутерброд, завернутый в свежую родительскую газету, и бутылку теплого сладкого чаю.
- Эх ты, Коля Остен-Бакен! Опять колбасы пожалел!
Насколько себя помню, Остап не упускал лишней возможности припечатать мою уязвимую гордость столь вызывающей, почти баронской фамилией (родитель клялся, что в его жилах - одна тридцать вторая какого-то древнего прусского князя).
"С такой фамилией - и не еврей!", - часто добавлял Остап. Или: "У тебя, пузырь, - роскошная фамилия, ее надо твердить как "отче наш".
- Командор, маман ругается нехорошими словами... Грозится руки на себя наложить, если я буду продолжать прикармливать бездомных собак.
- Ну, ты ей и скажи, мол, высокопородный благородный пес по кличке Остапус страдает волчьим аппетитом.
- Болит?
- Голова?
- Я без шуток.
- Я тоже, - Остап не торопясь, тщательно пережевывая, смолол бутерброд и прямо из горлышка выпил полбутылки. - Слушай сюда, Коля Остен-Бакен, простофиля, недоросток и предводитель команчей... А не пора ли нам выйти в люди?
И через пару дней мы вышли в люди, предварительно обработав пару форменных брюк, украденных у старьевщика, и природную француженку Эрнестину Иосифовну Пуанкаре.
Она прямо-таки зарделась от внезапного интереса, проявленного непоседой и егозой, то бишь Остапом, к лингвистическим проблемам.
- Мадам, а как будет по-французски бандит? - спрашивал Остап робко.
- Ле банди, - отвечала томно Эрнестина Иосифовна.
- Мадам, а как будет у лягушатников - вор? - спрашивал Остап, степенно устроив руки, как образцовый ученик, задыхающийся от нехватки знаний.
- Ле волер, - отвечала Эрнестина Иосифовна послушно.
- Мадам, а в ихнем Париже имеются нищие? - Остап грустно и жалостливо вздыхал.
- Уи, уи... Э па сельмант а Пари.
- Мадам, и как они, бедняжечки, молят о милостыне у равнодушных парижан?
- Мосье, же не манж па сис жур... Господа, я не ел шесть дней... Мосье, же не манж па сис жур!
- А теперь, мадам, позвольте попробовать мне...
И Остап гнусяво и плаксиво повторил фразу, не ошибившись ни в одной буковке.
- Шарман... Шарман... - Эрнестина Иосифовна вдруг прочувствованно прослезилась: ее упрямый, непослушный, своевольный подопечный внезапно начал делать на языковом поприще потрясающие успехи.
- Мосье, же не манж па сис жур...
На Эрнестину Иосифовну Пуанкаре Остап ухлопал пол-дня, запасая аналогичные речи. На стибренные с телеги брюки у нас ушло всего полчаса. Вываляли в пыли да проковыряли гвоздем дырки на самых заметных местах.
И утром следующего дня, переквалифицировавшись на время из беззаботных шалопаев в озабоченных нищих (по слухам, самые удачливые из них за сезон становились Ротшильдами), мы отправились пешим ходом (дабы поиметь утомленный натуральный антураж) на дальние дачи.
