Филип Дик - Доктор Бладмани, или Как мы стали жить после бомбы [litres]
— Будь по-вашему. — Доктор Стокстилл устроился поудобнее и чиркнул пером по листу отрывного блокнота. — Продолжайте.
— Говорит ли вам что-нибудь, как психиатру, невозможность находиться в обычном автобусе с дюжиной или около того незнакомых людей? — Мистер Триз внимательно наблюдал за реакцией доктора.
— Может быть, — сказал Стокстилл.
— Я чувствую, как они пялятся на меня.
— Почему?
— Из-за моего уродства, — сказал мистер Триз.
Не подавая виду, доктор Стокстилл ухитрился быстро рассмотреть пациента. Он видел перед собой человека средних лет, крепкого телосложения, с черными волосами и заметной черной щетиной на необычно бледном лице. Он видел под глазами мешки от усталости и напряжения и отчаяние в самих глазах. У физика была угреватая кожа, ему следовало бы подстричься, черты лица искажало беспокойство, но никакого уродства доктор не заметил. За исключением явного переутомления, это было обычное лицо; оно не привлекло бы внимания в толпе.
— Разве вы не видите пятен? — хрипло спросил мистер Триз, указывая на щеки и подбородок. — Эти уродливые отметины, отличающие меня от всех.
— Нет, — сказал Стокстилл, рискнув говорить прямо.
— Они там, — продолжал мистер Триз, — под кожей. Но тем не менее люди замечают их и пялятся. Я не могу поехать на автобусе, войти в ресторан или театр. Я не могу пойти в Сан-Францисскую оперу, на балет, симфонический концерт и даже в ночной клуб — посмотреть на какого-нибудь из этих современных певцов. Если мне и удается войти незамеченным, то почти сразу приходится уходить. На меня начинают обращать внимание, я слышу реплики…
— Повторите их.
Мистер Триз замолчал.
— Вы сами только что сказали, — продолжал Стокстилл, — что вы известны всему миру, — разве не естественно для людей перешептываться, когда среди них появляется знаменитость собственной персоной? Разве не всегда так было? Ваша работа вызывает споры, как вы говорите… вражду, и, возможно, имеют место пренебрежительные замечания. Но ведь каждый, на кого обращают внимание…
— Не то! — прервал его мистер Триз. — К такому я привык. Я ведь пишу статьи, появляюсь на телеэкранах — я привык, я знаю, что такое публичное внимание… Это же связано с моей личной жизнью. С моими самыми затаенными мыслями. — Он пристально посмотрел на Стокстилла и сказал: — Они читают мои мысли и рассказывают мне о моей личной жизни во всех подробностях. У них есть доступ к моему мозгу.
Paranoia sensitiva, подумал Стокстилл. Хотя, конечно, надо провести тестирование… особенно тесты Роршаха. Эта болезнь может быть развитием вялотекущей шизофрении, это могут быть финальные стадии хронического болезненного процесса. Или…
— Одни люди могут видеть пятна на моем лице и читать мои мысли более четко, чем другие, — сказал мистер Триз, — я наблюдал целый спектр возможностей. Кто-то едва осознает, другие моментально оценивают гештальт[2] моих отличий, моих стигматов. Вот, например, когда я шел сюда, на другой стороне улицы негр подметал тротуар… он прекратил работу и уставился на меня. Конечно, он был слишком далеко, чтобы насмехаться, тем не менее он видел. Это типично, как я заметил, больше для представителей низших классов, чем для образованных и культурных людей.
— Интересно, почему так? — спросил Стокстилл, продолжая делать заметки в блокноте.
— Это уж вам виднее, если вы вообще хоть в чем-нибудь разбираетесь. Женщина, рекомендовавшая вас, говорила, что вы весьма компетентны.
Мистер Триз смотрел на доктора так, словно не замечал в нем пока никаких следов компетентности.
— Думаю, лучше узнать от вас предысторию, — сказал Стокстилл. — Я полагаю, меня рекомендовала Бонни Келлер. Как она поживает? Я не видел ее с апреля прошлого года или около того… Ее муж наконец оставил работу в сельской школе, как намеревался?
— Я пришел к вам не для того, чтобы обсуждать Джорджа и Бонни Келлер, — сказал мистер Триз. — Я загнан в угол, доктор. В любой момент может быть принято решение покончить со мной. Это состояние тревоги длится так долго, что… — Он остановился. — Бонни думает, что я болен, а я ее очень уважаю. — Голос его стал низким и почти неслышным. — Поэтому я обещал, что схожу к вам хотя бы один раз.
— Келлеры по-прежнему живут в Вест-Марине?
Мистер Триз кивнул.
— У меня там летний домик, — сказал Стокстилл. — Я поклонник парусного спорта. Стараюсь как можно чаще выходить в залив Томпалес. А вы ходили когда-нибудь под парусом?
— Нет.
— Расскажите мне, где и когда вы родились?
— В Будапеште, в тысяча девятьсот тридцать четвертом году, — сказал мистер Триз.
Доктор Стокстилл, искусно задавая вопросы, постепенно выяснял историю жизни своего пациента в деталях, факт за фактом. Это было важно для последующей работы: сначала диагноз, а затем, если возможно, лечение. Анализ, а затем терапия. Известный всему миру человек с бредовой идеей, что незнакомые люди пялятся на него, — как в таком случае отличить реальность от фантазии? Что является границей, отделяющей одно состояние от другого?
Было бы так легко, понял Стокстилл, найти в этом случае патологию. Легко и заманчиво. Человек, которого так ненавидят… И я разделяю их чувства, признался доктор сам себе, — их, о которых говорит Блутгельд, то есть Триз. Я ведь тоже часть общества, часть цивилизации, которую поставили под угрозу чудовищные ошибки в расчетах этого человека. Могло ведь быть так, что и мои дети погибли бы из-за этого человека, высокомерно заявившего, что он не может ошибаться.
Но здесь было нечто большее, чем простое высокомерие. Сейчас Стокстилл чувствовал в этом человеке искаженную личность. Он видел его интервью по телевизору, слушал, как он говорит, читал его фантастические антикоммунистические речи — и пришел к обоснованному выводу, что Блутгельд таил в душе ненависть к людям, глубочайшую и всепроникающую, достаточную для того, чтобы на каком-то уровне подсознания ему захотелось ошибиться, захотелось рискнуть жизнями миллионов.
Неудивительно, что директор ФБР Ричард Никсон так яростно выступал против «воинствующего поклонника антикоммунистов в высших научных кругах». Никсон тревожился задолго до трагической ошибки 1972 года. Элементы паранойи с манией величия были налицо — и проницательный знаток людей Никсон распознал их, так же как и многие другие наблюдатели.
И они явно были правы.
— Я приехал в Америку, — говорил мистер Триз, — для того, чтобы скрыться от коммунистических агентов, которые хотели убить меня. Они охотились за мной уже тогда… и нацисты, конечно, тоже. Они все охотились за мной.
