Роберт Шекли - Предел желаний
- Представляю, - кивнул Эдельштейн. - А вторая причина?
- Вы бы уже могли догадаться, - сказал Ситвел, обнажая безупречно белые зубы в некоем подобии улыбки. - Подобные пункты являются нашим, если можно так выразиться, фирменным знаком. Клеймом, удостоверяющим настоящий адский продукт.
- Понимаю, понимаю, - произнес Эдельштейн. - Но мне потребуется некоторое время на размышление.
- Предложение действительно в течение тридцати дней, сообщил Ситвел, вставая. - Вам стоит лишь ясно и громко произнести свое желание. Об остальном позабочусь я.
Ситвел подошел к двери, но Эдельштейн остановил его.
- Я бы хотел только обсудить один вопрос.
- Какой?
- Так случилось, что у меня нет злейшего врага. У меня вообще нет врагов.
Ситвел расхохотался и лиловым платком вытер слезы.
- Эдельштейн! - проговорил он. - Вы восхитительны! Ни одного врага!.. А ваш кузен Сеймур, которому вы отказались одолжить пятьсот долларов, чтобы начать бизнес по сухой чистке? Или, может быть, он ваш друг?
~ Я не подумал о Сеймуре, - признался Эдельштейн.
- А миссис Абрамович, которая плюется при упоминании вашего имени, потому что вы не женились на ее Марьери? А Том Кэссиди, обладатель полного собрания речей Геббельса? Он каждую ночь мечтает перебить всех евреев, начиная с вас... Эй, что с вами?
Эдельштейн сидел на диване, внезапно побелел и вновь сжал руки.
- Мне и в голову не приходило... - пробормотал он.
- Никому не приходит, - успокоил Ситвел. - Не огорчайтесь и не принимайте близко к сердцу. Шесть или семь врагов - пустяки. Могу вас заверить, что это ниже среднего уровня.
- Имена остальных! - потребовал Эдельштейн, тяжело дыша.
- Я не хочу говорить вам. Зачем лишние волнения?
- Но я должен знать, кто мой злейший враг! Это Кэссиди? Может купить ружье?
Ситвел покачал головой.
- Кэссиди - безвредный полоумный лунатик. Он не тронет вас и пальцем, поверьте мне. Ваш злейший враг - человек по имени Эдуард Самуэль Манович.
- Вы уверены? - спросил потрясенный Эдельштейн.
- Абсолютно.
- Но Манович мой лучший друг!
- А также ваш злейший враг, - произнес Ситвел. - Иногда так бывает. До свидания, мистер Эдельштейн, желаю вам удачи со всеми тремя желаниями.
- Подождите! - закричал Эдельштейн. Он хотел задать миллион вопросов, но находился в таком замешательстве, что сумел только спросить: - Как случилось, что ад переполнен?
- Потому что безгрешны лишь небеса.
Ситвел махнул рукой, повернулся и вышел через закрытую дверь.
Эдельштейн не мог прийти в себя несколько минут. Он думал об Эдди Мановиче. Злейший враг!.. Смешно, в аду явно ошиблись. Он знал Мановича почти двадцать лет, каждый день встречался с ним, играл в шахматы. Они вместе гуляли, вместе ходили в кино, по крайней мере раз в неделю вместе обедали.
Правда, конечно, Манович иногда разевал свой большой рот и переходил границы благовоспитанности.
Иногда Манович бывал груб.
Честно говоря, Манович часто вел себя просто оскорбительно.
- Но мы друзья, - обратился к себе Эдельштейн. - Мы друзья, не так ли?
Он знал, что есть простой способ проверить это - пожелать себе миллион долларов. Тогда у Мановича будет два миллиона долларов. Ну и что? Будет ли. его, богатого человека, волновать, что его лучший друг еще богаче?
Да! И еще как! Ему всю жизнь не будет покоя из-за того, что Манович разбогател на его, Эдельштейна, желании.
"Боже мой! - думал Эдельштейн. - Час назад я был бедным, но счастливым человеком. Теперь у меня есть три желания и враг".
Он обхватил голову руками. Надо хорошенько поразмыслить.
На следующей неделе Эдельштейн договорился на работе об отпуске и день и ночь сидел над блокнотом. Сперва он не мог думать ни о чем, кроме замков. Замки гармонировали с желаниями. Но, если приглядеться, это не так просто. Имея замок средней величины с каменными стенами в десять футов толщиной, землями и всем прочим, необходимо заботиться о его содержании. Надо думать об отоплении, плате прислуге и так далее.
Все сводилось к деньгам.
"Я могу содержать приличный замок на две тысячи в неделю, - прикидывал Эдельштейн, быстро записывая в блокнот цифры.
- Но это значит; что Манович будет содержать два замка по четыре тысячи долларов в неделю!"
Наконец, Эдельштейн перерос замки; мысли его стали занимать путешествия. Может, попросить кругосветное? Но что-то не хочется. А может, провести лето в Европе? Хотя бы двухнедельный отдых в Фонтенбло или в Майами-Бич, чтобы успокоить нервы? Но тогда Манович отдохнет вдвое краше!
Уж лучше остаться бедным и лишить Мановича возможных благ.
Лучше, но не совсем.
Эдельштейн все больше отчаивался и злился. Он говорил себе: "Я идиот, откуда я знаю, что все это правда? Хорошо, Ситвел смог пройти сквозь двери; но разве он волшебник? Может, это химера".
Он сам удивился, когда встал и громко и уверенно произнес:
- Я желаю двадцать тысяч долларов! Немедленно!
Он почувствовал мягкий толчок. А вытащив бумажник, обнаружил в нем чек на 20 000 долларов.
Эдельштейн пошел в банк и протянул чек, дрожа от страха, что сейчас его схватит полиция. Но его просто спросили, желает ли он получить наличными или положить на свой счет.
При выходе из банка он столкнулся с Мановичем, чье лицо выражало одновременно испуг, замешательство и восторг.
Эдельштейн в расстроенных чувствах пришел домой и остаток дня мучался болью в животе.
Идиот! Он попросил лишь жалких двадцать тысяч! А ведь Манович получил сорок!
Человек может умереть от раздражения.
Эдельштейн впадал то в апатию, то в гнев. Боль в животе не утихала - похоже на язву. Все так несправедливо! Он загоняет себя в могилу, беспокоясь о Мановиче!
Но зато он понял, что Манович действительно его враг. Мысль, что он собственными руками обогащает своего врага, буквально убивала его.
Он сказал себе: "Эдельштейн! Так больше нельзя. Надо позаботиться об удовлетворении".
Но как?
И тут это пришло к нему. Эдельштейн остановился. Его глаза безумно забегали, и, схватив блокнот, он погрузился в вычисления. Закончив, он почувствовал себя лучше, кровь прилила к лицу - впервые после визита Ситвела он был счастлив!
- Я желаю шестьсот фунтов рубленой цыплячьей печенки!
Несколько порций рубленой цыплячьей печенки Эдельштейн съел, пару фунтов положил в холодильник, а остальное продал по половинной цене, заработав на этом 700 долларов. Оставшиеся незамеченными 75 фунтов прибрал дворник. Эдельштейн от души смеялся, представляя Мановича, по шею заваленного печенкой.
Радость его была недолгой. Он узнал, что Манович оставил десять фунтов для себя (у этого человека всегда был хороший аппетит), пять фунтов подарил неприметной маленькой вдовушке, на которую хотел произвести впечатление, и продал остальное за 2000 долларов.
