Герберт Уэллс - На дне океана
— По моему мнению, — говорил лейтенант, — при подобном давлении стекло подастся, вогнется внутрь и лопнет. Дабрэ достиг того, что под высоким давлением у него скалы растекались, как вода, и, заметьте себе…
— А если стекло лопнет? — сказал Стивенс. — Что тогда?
— Вода ударит внутрь, как стальная струя. Испытали ли вы когда-нибудь, что значит прямая струя воды, бьющая под высоким давлением? Она бьет, как пуля. Она попросту раздавит его в лепешку. Она ворвется ему в горло, в легкие, проникнет в уши…
— Какое у вас яркое воображение! — запротестовал Стивенс, ясно представив себе все это.
— Мне кажется, что это неизбежно, — сказал лейтенант.
— А шар?
— Шар выпустит несколько пузырей и спокойно уляжется на вязком илистом дне океана, а внутри будет лежать бедный Эльстэд, размазанный по своим раздавленным подушкам, как масло по хлебу… Как масло по хлебу, — повторил лейтенант, будто эта фраза доставляла ему удовольствие.
— Что? Любуетесь на мяч? — произнес чей-то голос.
Позади них стоял Эльстэд, одетый с иголочки во все белое, с папиросой в зубах; глаза его улыбались из-под широкополой шляпы.
— Что вы тут толкуете про хлеб с маслом, Уэйбридж? Ворчите, как всегда, что морские офицеры получают слишком мало жалованья?.. Ну, теперь до моего старта остается не больше суток. Сегодня будут готовы тали[1]. Ясное небо и легкое волнение — как раз подходящая погода для того, чтобы спустить в море двенадцать тонн свинца и стали. Не правда ли?
— Ну, на вас погода отразится мало, — сказал Уэйбридж.
— Совсем не отразится. На глубине семидесяти или восьмидесяти футов, — а я достигну ее через десять секунд, — ни одна частица воды не шелохнется, хотя бы ветер охрип от рева там, наверху, а волны вздымались до самых облаков.
Эльстэд направился к борту. Все трое, опираясь на локти, наклонились и стали глядеть на желто-зеленую воду.
— Покой, — сказал Эльстэд, доканчивая вслух свою мысль.
— А вы вполне уверены, что часовой механизм будет исправно действовать? — спросил немного спустя Уэйбридж.
— Он исправно действовал тридцать пять раз, — скачал Эльстэд. — Он должен работать.
— А если испортится?
— А зачем ему портиться?
— Я не согласился бы спуститься в этой проклятой штуке даже за двадцать тысяч фунтов.
— Приятный вы собеседник, нечего сказать! — воскликнул Эльстэд и непринужденно сплюнул в воду.
— Я все-таки до сих пор не понимаю, как вы будете управлять этой штукой, — заметил Стивенс.
— Прежде всего я буду заключен в герметически закрытом шаре, — сказан Эльстэд. — После того как я три раза зажгу и потушу электричество в знак того, что я себя хорошо чувствую, меня спустят с кормы при помощи вот этого крана, причем к шару внизу будут прикреплены большие свинцовые грузила. Верхнее свинцовое грузило имеет вал, на который накручен прочный канат длиной в шестьсот футов, — вот и все, что прикрепляет грузила к шару, если не считать талей, которые будут перерезаны, когда прибор спустят. Мы предпочитаем канат проволочному кабелю, потому что его проще перерезать и он легче всплывет. Как вы можете заметить, в каждом из этих свинцовых грузил есть отверстие, сквозь которое продевается железный брус; брус будет выдаваться на шесть футов с нижней стороны. Если этот брус получит толчок снизу, он приподнимет рычаг и пустит в ход часовой механизм, находящийся сбоку вала, на который накручен канат. Весь снаряд постепенно спускают в воду и перерезают тали. Шар всплывает, — когда он наполнен воздухом, он легче воды, — но свинцовые грузила сразу тонут, и канат разматывается. Когда он размотается весь, то шар пойдет ко дну, так как его потянет канат.
— Но зачем нужен канат? — опросил Стивенс. — Почему бы не прикрепить грузила прямо к шару?
— Чтобы избежать сильного толчка там, на дне. Ведь вся эта штука помчится ко дну, миля за милей, со страшной быстротой. Все разлетелось бы вдребезги, если бы не этот канат. Но грузила ударятся о дно, и, как только это случится, начнет действовать пловучесть шара. Он будет опускаться все медленнее и медленнее и, наконец, остановится. Тут-то и начнет работать механизм. Как только грузила ударятся о дно, брус будет вытолкнут и пустит в ход часовой механизм; тогда канат опять начнет накручиваться на вал. Я буду притянут на дно. Там я останусь полчаса, зажгу электричество и осмотрю дно. Затем часовой механизм освободит пружину с ножом, канат будет перерезан, и я опять помчусь вверх, как пузырь в стакане содовой воды. Канат поможет мне всплыть.
— А если вы случайно ударитесь о какое-нибудь судно? — спросил Уэйбридж.
— Я буду подниматься с такой быстротой, что пролечу сквозь него, — сказал Эльстэд, — как пушечное ядро. Об этом нечего беспокоиться.
— А представьте себе, что некое ловкое ракообразное влезет в ваш механизм?
— Тогда для меня лучше было бы не опускаться, — сказал Эльстэд, повернувшись спиной к морю и смотря на шар.
К одиннадцати часам Эльстэд уже был спущен за борт.
День был тихий и ясный, а горизонт окутан дымкой. Электрический свет в верхней части шара весело блеснул три раза. Затем шар медленно опустили на поверхность воды; на корме стоял матрос, готовый перерезать тали. Шар, казавшийся таким большим на палубе, теперь, на воде, под кормой, выглядел совсем крошечным. Он слегка покачивался на волнах, и его темные окна, оказавшиеся наверху, были похожи на два круглых глаза, которые как будто с удивлением глядели на людей, толпившихся у поручней на борту.
— Готово? — крикнул капитан.
— Есть!
— Отдай тали!
Канат подвели к лезвию, и он перервался. Над шаром, смешным и беспомощным, прокатилась волна. Кто-то замахал платком, кто-то попробовал крикнуть никем не подхваченное «ура», мичман медленно считал: «Восемь, девять, десять…» Шар покачнулся, затем выпрямился резким движением.
Мгновение он казался неподвижным, только быстро уменьшался в объеме, затем волны сомкнулись над ним, и он стал видим под водой, увеличенный преломлением и потускневший. Никто не успел просчитать и до трех, как он исчез. Далеко в глубине блеснул белый свет, вскоре превратившийся в светлую точку, и все погасло. Видно было, как во мраке проплыла акула.
Затем винт крейсера завертелся, поверхность воды заколебалась, акула исчезла среди волнения, и по хрустальной глади, поглотившей Эльстэда, побежал поток пены.
— В чем дело? — спросил один старый матрос другого.
— Отходим мили на две, чтобы он как-нибудь не ударил вас, когда всплывет, — ответил ему товарищ.
Судно медленно двигалось. Почти все свободные люди, бывшие на борту, остались на палубе, глядя на вздымавшиеся волны, в которые погрузился шар. В течение следующего получаса не было произнесено ни одного слова, не относившегося прямо или косвенно к Эльстэду. Декабрьское солнце поднялось высоко над горизонтом, и стало жарко.
