Кир Булычев - Обозримое будущее
– А вдруг машина покажет Толстого в восемьдесят и ни шагу дальше, так как после восьмидесяти ему быть не положено?
– Слушай, Саня, отстань ты от меня. И поменьше читай фантастики. Богом тебя молю. Иди домой и дай мне дописать отчет. Этого за меня Ниночка не сделает.
– А может, попробуем разок?
– И не проси. Электричество денег стоит. Кроме того, я все материалы сегодня сдала в отдел к Любимову.
– И даже плохонького портретика нету?
– Нету.
– А если бы был?
– Нету же.
– А если я собой пожертвую? Это же пять минут машинного времени.
Добряк вытащил из бумажника свою фотографию. Уже сделана в размере 6х4 и отглянцована. Все как полагается. Только загоняй в машину.
– Когда успел, негодяй? – изумилась Лера.
– Я сегодня еще днем нашего фотографа упросил. Сказал, что надо для опытов.
– Ты всерьез собираешься свою смерть предсказать?
– А что? Не исключено, что я проживу сто лет, и даже интересно поглядеть, каков я буду в старости, окруженный внуками и правнуками.
– Истинный сумасшедший дом! – воскликнула Лера. – Мистика в моей лаборатории. Таких людей в нормальном научном учреждении держать нельзя.
– А кто знает? Вы здесь. Я здесь. Больше никого. Пять минут машинного времени. Вчера же я работал до восьми – и хоть бы что!
– Нет.
– Даже самая дикая гипотеза имеет право на существование. Можем ли мы… – дальше Саня уже читал по своей книжечке, – можем ли мы предугадать возможности разбуженных нами сил природы? Любимов. Выступление на институтской конференции третьего октября прошлого года.
– Только пять минут, – засмеялась Лера. – И чтобы следующая смелая гипотеза появилась у тебя не раньше чем через год.
– Не обещаю.
И Саня принялся готовить установку к работе.
Минут через десять, когда Лера вновь углубилась в свой отчет и благополучно забыла о существовании Добряка, она услышала голос:
– А разве вам не интересно поглядеть?
– Погоди. – Лера подошла к установке и проверила, все ли в порядке. Все было в порядке. Может, лучше, если Саня кипит, чем угасает от умственного безделья?
– Сколько мне лет? – спросил Добряк. И ответил себе: – Двадцать два.
– Я всегда удивляюсь тому, что ты такой старый, – сказала Лера. – Больше шестнадцати не дашь.
Установка зажужжала, разогреваясь, словно в комнате поселился супершмель.
Серьезная физиономия Сани смотрела с экрана на Леру. Каких трудов ему стоило не улыбаться перед камерой! Только мысль о надвигающемся открытии смогла заставить его убрать с лица вечную улыбку.
– А если получится, – сказал вдруг Саня, – это можно будет назвать эффектом Добряка?
– Эффектом Дурака, – проворчала Лера, понимая, впрочем, что создала не лучший каламбур. – Ты не боишься узнать, что умрешь через два года от хронической глупости?
Она уже жалела, что согласилась на эту великовозрастную шалость, словно, наслушавшись сказок про ведьм, пошла на кладбище поглядеть, как они летают на метлах.
– Я боюсь, честно скажу, боюсь. Но, что характерно, наука главнее.
Рядком загорелись зеленые огоньки. Можно начинать.
Саня медленно повел рычажок вправо, по оси времени.
Его портрет расплылся по экрану, задрожал и исчез.
– Ну вот, – сказала Лера. – Сломал машину. Этого еще не хватало.
– Все в порядке. Работает. Только не хочет со мной дела иметь. Давайте еще раз пройдем, медленнее.
Портрет Сани вновь возник на экране.
– Медленно, – приговаривал он, – медленно. Еще медленней.
Портрет задрожал и исчез.
– И нет меня, – сказал Добряк растерянно. – Нет, как не было.
– Этого быть не может.
– Да? Сами попробуйте. Машина в порядке. Фотография в порядке, а меня нету.
Лера сама подошла к установке. Портрет все равно исчезал.
– Какое у нас минимальное деление? – подумала она вслух.
– Месяц, – сказал Добряк.
Она шевельнула рычажком чуть-чуть, на волосок. На месяц или меньше.
И портрет исчез.
– Ничего не понимаю, – сказала Лера. – Ну ладно, завтра разберемся.
– Но установка работает! – сказал Добряк жалобным голосом.
– Работает, работает. Но шалит. Не терпит над собой издевательства.
– Или другой вариант, – сказал Добряк.
– Какой?
– Что я прав.
– Ты хочешь сказать, что умрешь меньше чем через месяц?
– Да.
– А ну-ка, – сказала Лера, которой надоело шутить, – прогуляйся назад.
– В прошлое?
– Конечно! И ты увидишь, что тебя не было месяц назад. А виноват во всем фотограф Валя.
Добряк с облегчением бросился к пульту. Этот вариант его устраивал.
Через несколько минут они уже лицезрели медленное превращение Добряка в юношу, подростка и мальчика.
Прошлое установка показывала нормально.
Добряк, мрачный как туча, не мешал Лере вырубить ток.
– Иди домой, – сказала Лера.
– Сейчас. – Добряк выдвинул верхний ящик своего стола. – Сколько всего неразобранного, лишнего. Никогда не успеваешь привести в порядок личные дела. Как говорит поэт Симонов: «Как будто есть последние дела…»
– Иди-иди, – сказала Лера, садясь за стол.
– Я все-таки попрощаться хотел, – сказал Саня. – Вы всегда были добры ко мне, Калерия Петровна. И если нам не удастся увидеться…
– Если ты сейчас не уйдешь, то в самом деле больше со мной не увидишься. Завтра же пишу заявление в отдел кадров, что больше с тобой работать невозможно. Пускай увольняют.
– Разумеется, – согласился Добряк. – Может быть, вы даже успеете все это сделать. И я умру безработным.
Лера с облегчением вздохнула, когда дверь за Добряком закрылась. Надо же быть таким суеверным. Типичная фетишизация техники. Машины загадочны, каждая – черный ящик. Вот мы и переносим на них человеческие качества.
На следующий день Добряк на работу не вышел.
– У него телефон есть? – спросила Лера Ниночку.
– Нет, – сказала та. – Он недавно в Чертаново переехал.
– Он с мамой живет?
– Да.
– Мог бы и позвонить, что не придет, мне он сегодня позарез нужен.
О портретной эпопее она начисто забыла.
Не пришел Добряк и на следующий день.
Под конец дня в лабораторию влетела какая-то пташка лет восемнадцати в белом халатике.
– Саня здесь? – спросила пташка.
– Его сегодня нет.
– Ах, как жалко! – Пташка совсем не оробела при виде Леры. Никто не робел при виде Леры. – А он мне так нужен.
– Мне тоже, – буркнула Лера.
– Я ему фотографию принесла, – сказала пташка. – Он обещал мне ее в машину запустить, чтобы показать, какой я буду в двадцать пять лет.
– Машина – не игрушка, – сказала Лера. Ничего лучше придумать не смогла.
– Ах, как жалко! – повторила пташка. – А я фотографию сделала шесть на четыре. Он так велел.
