Евгений Лукин - Сталь разящая
Недоброе дело, и добра оно не принесло. Стрый добыл Седого зверя, но семейству пришлось бежать в разорённую степь. Именно там полгода назад упала стальная птица, и разъярённый металл, забыв свой давний уговор с людьми, бил сверху, уничтожая в укрытиях целые семейства, вздувал волной землю и срывал ломкий кустарник с холмов.
На перепаханной сталью земле вставали быстрые, неохотно поедаемые зверями травы, всюду мерещился запах падали. Но настоящая опасность ждала беглецов, когда, оставив позади разорённые степи, они вышли к поросшему звонким камышом берегу незнакомой реки.
Мать решила переправляться на ту сторону, и это было безумие. В синем утреннем небе то и дело возникали спиральные мерцающие паутины, а взбитые страхом птицы ушли в неимоверную высоту. Чага чуяла нутром, что за рекой всё напряжено, что металл вот-вот начнёт роиться, но упрямая коренастая старуха (Матери было за сорок) просто заткнула ей рот.
Стрый хмурился. Он давно уже не доверял чутью Матери, но оставаться на этом берегу и впрямь было опасно — похищение Седого подняло в сёдла всех родственников Калбы по мужской линии.
К счастью, место для переправы выбрали неудачное: потеряли вьюк, утопили мохноногого сосунка, провозились до полудня. А преследователи вблизи переправы так и не показались — видно, отстали ещё в разорённой степи…
Места за рекой пошли плохие, тревожные. Выбитая неизвестно кем полузаросшая тропа тянулась вдоль густого коричневого сушняка — явно все соки из земли были выпиты зарывшимся в неё металлом. Попадались кости, сгнившая рухлядь, иногда из хрупкой путаницы ветвей опасно подмигивал осколок.
Трудно сказать: этот резкий короткий хруст в дальнем конце высохшей рощи — он был или просто почудился? — но только Чага не раздумывая бросилась с седла на землю. Рядом, едва не придавив хозяйку, тяжкой громадой рухнул испуганный зверь. Залегли все — и люди, и животные. А спустя мгновение сушняк словно взорвался дробным оглушительным треском, и летящий насквозь металл с визгом вспорол воздух над их головами.
Очевидно, сталь сама уходила из-под удара — пронизав ломкие заросли, метнулась меж холмами и там была перехвачена враждебным роем. Воздух звенел, лопался, кричал. Приподняв голову, Чага видела, как седловина, куда их вела выбранная Матерью тропа, исчезает в неистовом мельтешении металлической мошкары. Не задержись они на переправе, живым бы не ушёл никто.
И всё же несчастье случилось. Бой кончился, седловина сверкала россыпью осколков, в дебрях сушняка выл и трещал огонь, а Седой зверь — единственный — остался лежать, дрожа и закатывая в ужасе лиловый глаз. Из жёсткой длинной шерсти на спине торчал кусок металла, вонзившийся острым концом в жировой горб.
Стрый метался по опушке чуть не плача, и на это было так жалко смотреть, что Чага подошла к Седому, раздвинула шерсть и извлекла осколок. Голыми руками.
Как они все тогда отшатнулись от неё! А она отшвырнула окрашенную кровью сталь и двинулась, оскаленная, прямо к попятившейся Матери.
— У тебя дряблая матка! — с наслаждением выкрикнула она в ненавистное, смятое глубокими морщинами лицо. — Ты уже не чуешь металл! Ты не слышишь, когда он идёт на нас!..
Глядя исподлобья, Мать отступала к подожжённому металлом сушняку и торопливо наматывала на руку сыромятный ремень кистеня. Чага шла на неё безоружная, и никто не решался встать между двумя женщинами. К счастью, Чага и сама сообразила, что не стоит доводить Мать до крайности, и, остановившись, продолжала осыпать её оскорблениями издали.
— Если ты решила отдать нас металлу, то так и скажи!..
Мать молчала, въедаясь глазами то в одно лицо, то в другое. По закону Чагу следовало изгнать, но изгнать её сейчас?.. Нет. Слишком уж дорого обошёлся семейству Седой зверь, и слишком уж велика была вина самой Матери…
На ночь они окопались на берегу в указанном Чагой месте. Алое закатное солнце падало за неровный облачный бруствер, когда к Чаге подошёл Стрый — мрачный, как разорённая степь.
— Старая дура, — проворчал он, присаживаясь перед костерком. — Всех погубит, всё семейство, вот увидишь…
Выбрал хворостину потолще, положил на ладонь так, чтобы концы были в равновесии, и медленно по-особому сжал кулак.
— Плохие времена наступают… Раньше металл был спокойнее… Стальные птицы не падали, никто о них и не слышал… — Он помолчал и повернул к Чаге изуродованное лицо. — Я скажу мужчинам, а они уговорят жён. Матерью семейства будешь ты.
— По закону Мать должна уйти сама, — напомнила Чага.
— По закону… — Стрый усмехнулся. — По закону металл не должен бить сверху, а он бьёт… Когда шли через разорённую степь, нашёл я старое укрытие, в нём осколков больше, чем костей…
— Там упала стальная птица, — сказала Чага.
— Стальная птица — тоже металл, — хмуро ответил Стрый. — Раз он нарушает закон, значит и я нарушу… Матерью семейства будешь ты.
— Она не уйдёт добровольно, Стрый…
— А не уйдёт — изгоним! — Он шевельнул пальцами, и хворостина, хрустнув, сломалась у него в кулаке…
Зачем она поверила ему! Ведь знала же, знала, что кому-кому, но только не Стрыю тягаться с Матерью в хитрости… И всё-таки поверила.
Несколько дней вела себя как дура: пыталась командовать, то и дело перечила Матери. А та уступала ей во всём. Уступала и терпеливо ждала случая. Видела: власть ударила девчонке в голову, девчонка неминуемо должна оступиться…
Так оно и вышло. Чага чистила рыжую самку и заметила в комке вычесанной шерсти крупинку металла. По закону шерсть надлежало немедленно сжечь, а тому, кто сжигал, пройти очищение. Но, то ли уверовав в собственную безнаказанность, то ли просто машинально, Чага, повторяя преступление, на глазах у женщин взяла двумя пальцами сверкнувший осколочек и отбросила в сторону.
И тогда раздался вопль Матери.
3
Они бежали от Чаги в такой спешке, будто и вправду верили, что металл поразит преступницу немедля. На самом деле блистающая смерть могла годами щадить изгнанника, разя взамен невинных и правых. И в этом был глубокий смысл: указывая металлу, что ему следует делать, люди могли возгордиться.
Однако справедливость требовала, чтобы преступник был наказан. Поэтому при встрече с таким отверженным самого его надлежало убить, а зверя и скарб взять себе в награду за доброе дело. В том, что дело это именно доброе, сомнений быть не могло — изгоняли редко и лишь в двух случаях: за убийство сородича и за прикосновение к металлу.
А узнавали изгнанника просто: одинокий прячущийся чужак, как правило, молодой и здоровый. Стариков и калек тоже оставляли в степи, но к ним, конечно, отношение было иное — всякий понимал, что рано или поздно ему суждено то же самое…
