Юрий Никитин - Начало беды
Они ждали приближения всадников в угрюмом молчании. Те были на низеньких диковатых лошадях, при оружии.
Всадники остановились на пригорке. Вперед выехал стройный юноша. Конь под ним был сухой, тонконогий, с выпуклыми продолговатыми мышцами, играл: свирепо грыз удила, роняя пену, и все норовил перейти в галоп.
Анатолий жадно рассматривал кочевника. Тот был в легкой кольчуге, что плотно обтягивала поджарое мускулистое тело, на груди сверкал металлический диск. Справа у седла поблескивал плотно притороченный небольшой круглый щит, слева оттягивала пояс кривая сабля, из-за спины торчали концы острых стрел.
— Куманы приветствуют радимичей! — сказал всадник гортанным голосом. Оглядел люд и добавил: — И всех россов также.
Вадим Бойко удовлетворенно проследил, как юноша спрыгнул с коня, тогда ответил:
— Радимичи приветствуют отважного Иранбека, сына могучего Сабира. С чем прибыл ты?
— Куманы зовут россов скликать войско и напасть вместе с нами на хазар. Время удачное: там идет смута. Одним ударом можем стереть с лица земли наших общих врагов, развеять их прах, чтобы наши дети даже имя хазар забыли навеки!
Мужики зашумели.
— Верные ли сведения у Сабира? — недоверчиво спросил Вадим Бойко. — Не ошибается ли насчет смуты?
— Сабир всегда прав! — категорически заявил Иранбек. — Да вы сами могли не раз убедиться в высокой мудрости великого Сабира. Он заручился помощью Гирея и даже Шуртака!
Мужики одобрительно загалдели.
— Это интересная весть, — сказал Вадим рассудительно. — Пусть твои люди слезают, я велю накормить их, а мы с тобой пойдем к вождю.
— Как здоровье великого Казидуба? — почтительно осведомился Иранбек.
— Наш лев остался львом и в свои годы. А раны на героях заживают быстро. Снова рвется стяжать ратную славу.
Они удалились, беседуя. Вадим держался свободно, размахивал руками, а у Иранбека даже прямая спина выражала гордость и достоинство.
К вечеру прибыло еще два отряда. Первый привел грозный Бадрудтин, могучий воин, закаленный в жестоких битвах, надменный и суровый. Он привел отважных воинов с далеких гор, раньше всех узнав о распрях в царстве хазар.
Вторым отрядом командовал неистовый Сиявуш, яростный и жестокий в бою витязь. У него были старые счеты с хазарами, которые на его родине — Северном Кавказе — внезапным набегом разрушили два города.
Уже когда войско выступило в поход, его догнали на легких арабских конях смуглые хорошо вооруженные воины. Крупный, хорошо обученный отряд вел Абдулла Шер, молодой, но уже стяжавший славу военачальника вождь печенегов.
Перед заходом солнца большие и малые деревья сожгли, а средние погрузили на подводы. Василий покрикивал, заставлял самих впрягаться в постромки, помогая волам. Прекословить себе он не разрешал. Когда проезжали мимо мельницы, услышали яростный крик. К ним бежал мужичонка. Еще издали был виден разинутый в гневе широкий рот. Он потрясал кулаками, но Анатолий не ощутил страха. Очень уж был не воинственный вид у гневливого: ростом на голову ниже любого, просторная пестрядинная рубашка колыхалась, как на вешалке, кулаки выглядели не кулаками, а так, кулачками.
Мужики, посмеиваясь, переглянулись:
— Опять Аверьян, расходился… Ну выдаст Казидубу!
— Да уж, не пожалует. Откуда столько бури в таком маленьком человеке?
Мужичонка подбежал к телегам и прямо задохнулся от ярости. Глаза у него застлало белым, как и лицо. Ошалелый, тяжело сипящий вывороченными ноздрями, он с разбега пал грудью на бревна, завопил дико:
— Не пущу! Не пущу, убивцы!
Вадим взял было его за плечо:
— Аверьян, Казидуб велел!
— А что нам Казидуб? — завопил мужичонка неистово. — Сегодня вождь, а завтра скинем, раз чужого поставил наш лес губить! Тому ж не жалко!
— Бревна нам нужны, — ответил Вадим сурово. — А ты загнул, убивцами окрестил! Дерево оно и есть дерево. Может, и грех его убивать, но грех маленький, не то что, скажем, оленя или человека…
— Да не о деревьях я! — завопил мужичонка так, что у Анатолия зазвенело в ушах. — Землю убиваете! Есть ли грех больше, есть ли вина тяжче? За убийство земли какую виру заплатите?
— Перун тебя возьми! — рассердился Вадим. — Про что ты мелешь?
— А то не знаешь? Срубил дерево — немедля сади на его место другое, малое! Они нашу землю берегут!
— Пхе, — сказал кто-то скептически. — Как?
— Не знаешь? А что ты ведаешь, если самого главного не знаешь? Лес жизненную влагу бережет, лес от чужих ветров спасает! Если лес свести, то ручьи уйдут, реки пересохнут и не родить нашей земле больше!..
— Пхе, — снова сказал тот же мужик, — да лучше нашей земли на всем белом свете не сыщешь! Вон бывал у нас знатный ромей Арро, так тот вообще хотел купить нашей земли поболе да на телегах вывезти в цареградские земли. Во как!
— Ладно, — сказал Вадим нетерпеливо, — наше дело маленькое, говори с Казидубом.
Он гикнул, бревна заскрипели, потащились, оставляя глубокие борозды, на дне которых тут же начинала скапливаться коричневая от содранной коры вода.
Аверьян бессильно смотрел вслед деревьям, которые еще утром жили… Нет, жизнь еще и сейчас не покинула их, только покидала, когда с хрустом обламывались их зеленые руки, срывалась на камнях плотная кожа и густая кровь высачивалась плотными янтарными каплями…
— Убивцы! — заорал он дико. — Они же живые!.. Увидите, за убийство сторицей воздаст Земля, не даст убивать нам своих детей! Не даст! Никакой виры не примет, и страшна будет ее месть!
Мужики угрюмо помалкивали. То ли дыхание берегли, то ли вину чувствовали, только Вадим в ярости обернулся, гаркнул сипло:
— Добром говорю, Аверьян, замолкни! Или предсказуй добро, как другие волхвы делают!
Ответ Аверьяна потонул в треске ломающихся сучьев, Анатолий только слышал, как рядом другой мужик пробормотал:
— Не хочу таких вещунов слушать. Добрых хочу… И так жизнь нелегкая, а еще о чем-то неприятном ведать…
Боль, никогда ранее не испытываемая, зародилась и царапала Анатолия, все злее запуская жвалы во внутренности. Горло перехватило: Аверьян говорил те же слова, что и Нина Аверьяновна, агроном-почвовед, которую там, дома, никто не слушает, а продолжают сводить леса, открывая пустыне дорогу все дальше.
Он выбежал вперед, раскинув руки. Волы остановились. Казидуб огляделся.
— Что, кимвры? Аль берендеи близ?
— Мы! — сказал Анатолий с мукой. Продавил сквозь горло комок и крикнул так, что стрельнуло болью в груди. — Мы сами печенеги!.. Мы губим почву, мы так погубим землю, весь этот край!.. Да, я вещун. Я умею видеть времена, что придут после. Я видел мертвое. Самые лютые враги наши не сделали и не сделают столько вреда, как мы сами, своими же руками!
