Геннадий Емельянов - Истины на камне
— Атмосфера неядовита, — сказал с гондолы бесстрастный голос.
Ничего себе, утешил! Атмосфера неопасна, зато кожа у меня совсем нежная, и этот дружный коллектив быстренько успокоит мой мятущийся дух, погасит мою неспокойную память.
— Эй, Голова, что думаешь делать?
— Решение принято, — ответил Мозг. И тут же в мою сторону двинулось, раздуваясь шаром, зеленоватое облако. Когда облако достигло места, где трепыхался робот, лужа над ним вроде бы замерзла и тут же рассыпалась, машина туго выбралась из ямы и побежала ко мне. Твари отщелкивались от скафандра с панической поспешностью. Я поднялся, отряхиваясь, и махом припустил домой, сопровождаемый роботом, который вихлял на рыхлом песке и даже вроде бы посапывал — совсем как человек, Мы успели, спрятаться в шлюзе, и уже через экран я наблюдал, объятый ужасом, как черные твари опять оживают и собираются в шары, мерзко шевелясь. Робот спрятался в нишу, я стоял, обдуваемый тугой струёй дезинфикатора, и дожидался, когда откроется вторая дверь — уже в гондолу. Дверь наконец подвинулась, я протиснулся в холл и здесь только обнаружил, что на рукаве у меня висит, зацепившись кривой ножкой, черный кузнечик, один, из той монолитной глыбы, что чуть не расплющила меня. Я замешкался на несколько секунд, сунул тварь в биологический анализатор, отдал команду:
— Подлечи.
— Попробую, — ответила машина. — Это даже интересно.
— Тоже думаю: интересно.
Биологическая машина, спрятанная в белые коробки вдоль стен, была способна на многое.
— Действуй, — сказал я.
— Это даже интересно. Команда принята.
3Время загустело и остановилось, будто лед на реке.
Я вспоминал и думал. Выйти из гондолы не было никакой возможности — за стенами бушевала, ярилась черная банда, она то и дело опускалась на прозрачный купол, на экраны и застилала видимость. Мозг работал безостановочно, я это знал по приборам. Накапливалась информация, готовились выводы и рекомендации. Меня несколько раздражало, что головной корабль не связывается со мной, что там совсем не интересуются, как обстоят мои дела. Наверно, я сам виноват: я всегда был замкнут, отдален от людей и предпочитал одиночество, потому что не нашел себя. Если я чем интересовался по-настоящему, так это историей; изучал извилистые пути человечества к вершинам совершенства и познания. Мои современники считают, что главное позади. Я же считаю нашу жизнь слишком благополучной, мы становимся хрупкими, как музейные экспонаты под стеклом. Впрочем, вопрос этот сложный, и как-нибудь я к нему вернусь. Сейчас же мне пуще всего хотелось покинуть гондолу и податься куда глаза глядят — и откроется мне великое множество чудес.
Здесь, на Синей, можно и не сносить головы, доказательством тому мое совсем некрасивое бегство под неприступную защиту гондолы. Не зевай, брат! Эта планета — чужая, и ей все едино: совершенен ты или примитивен. Здесь свои законы. Здесь все настоящее. Я всегда хотел настоящего.
Еще в школе Первой ступени, когда мне было девять лет от роду, я нашел в старой книге слово «кулачки». Меня это слово заинтересовало, начались поиски, и выяснилось следующее. Наши предки по праздникам (часто просто по субботам) сходились улица на улицу и били друг друга в незащищенные места кулаками (отсюда и слово «кулачки»). Никаких ограничений. И два правила: пятаки (медные монеты) в ладонь не зажимать, лежачего не бить. А что, если попробовать? Я прочитал однокашникам на досуге лекцию про кулачки и пламенно призвал воспроизвести древнее ристалище в натуре. У меня спросили:
— Цель эксперимента?
— Предки, — ответил я, — метили по сопатке (передняя часть лица) и пускали друг другу юшку, то есть кровь.
Это неэстетично, конечно, зато предки, испытывали боль, знали чувство торжества и горечь поражения.
Меня не поняли. Тогда я вызвал на поединок самого крупного из компании румяноликого Клода. Я сказал толстому Клоду, любителю кондитерских изделий, что он, в сущности, тепличное существо, продукт цивилизации, не ведавшей настоящих трудностей и, несмотря на разницу в физической силе, я пущу ему юшку, потому что на основании древних источников воспитываю в себе жажду борьбы. Клод доел торт, утер губы и заявил, что готов ради любопытства помахать кулаками. Я показал ему боевую стойку, мы попрыгали, как петухи, и я ударил, согласно предписанию, по сопатке, из носа моего неповоротливого противника хлынула кровь. Именно с того самого момента, я считаю, жизнь моя покатилась особицей…
— «Комета». Вызываю «Комету»!
— Слушаю тебя, Ло.
— Эта наша связь — последняя, капитан. Через два часа моя аппаратура вас уже не достанет.
— Да, Ло, не достанет.
— Как ваши дела, капитан?
— У нас все нормально. Рассказывай, как у тебя? Мозг уже кое-что сообщил нам. Твои личные впечатления?
— Здесь нескучно, капитан.
— Мы посоветовались, Ло…
— И решили меня вернуть, пока есть возможность, не так ли?
— Примерно так.
— Вы боитесь за мою жизнь?
— Да.
— Я ведь авантюрист, капитан?
— И такие слова были сказаны.
— Жизнь моя немного стоит, а зла я никому не причиню. Вы мне верите?
— Я — да. Верю.
— Этого вполне достаточно. Прощайте, капитан.
— До встречи. Все шлют тебе самые наилучшие пожелания, и никто тебе не завидует, Ло.
— Ничего, капитан, справлюсь. Прощайте.
Неласково я с ним обошелся, но они уже, пожалуй, привыкли к моей бесцеремонности и приняли все за должное, а мне впервые после того, как я покинул «Комету», сделалось тоскливо; одиночество — это ведь непросто, это, кажется, настоящее испытание.
— Голова, — позвал я, — Чем занят?
— Наблюдаю, анализирую.
— Зонды посланы?
— Нет. Пока опасно.
— Что было вначале — курица или яйцо.
— Яйцо.
— А оно откуда взялось?
— Из курицы.
— А курица откуда взялась?
Последовала пауза.
— Надо посчитать. Это срочно?
— Не очень.
— Хорошо. Разгружусь — посчитаю.
— Валяй… Связь с «Кометой» держишь?
— Держу. Никаких указаний не будет?
— Нет.
Глава вторая
Минули сутки.
Над гондолой по-прежнему бесновалась черная саранча, которая меня в общем-то не сильно беспокоила — не может же эта банда сердиться вечно и кружить близ, застилая видимость. Я уже забыл про кузнечика, отданного на попечение биологическому анализатору. Но автоматы не умеют забывать.
— Готово, хозяин.
— Что готово?
— Я вылечил пациента.
— Какого?
— Ты его принес на скафандре.
