Михаил Харитонов - Рубидий
— Ну ты мудель, — уставился на него Корнеев. — Извини, — буркнул он, — ты ж это, программист. Суть не сечёшь. Нельзя сотворить того, чего нет, понимаешь?
— Ну, — сказал Привалов, чтобы что-то сказать.
— Ни хуя ты не понимаешь... А, вот что. Сотвори треугольник. Первый угол прямой, второй сто градусов, третий сто двадцать, плоскость евклидова классическая. Быстро! — прикрикнул он.
Привалов машинально произнёс заклинание объективации геометрической фигуры. В воздухе вспыхнула какая-то кракозябра, тут же скукожилась и исчезла, а на Привалова сверху упал невесть откуда взявшийся окурок.
— Э-э-э, — до Привалова, наконец, дошло. — Так ведь сумма углов треугольника всегда сто восемьдесят. А ты мне какие вводные дал? Не бывает таких треугольников.
— Во! Дошло! Таких треугольников не бывает. Значит, и сотворить ты его не можешь.
— Не могу, — Привалову почему-то стало грустно.
— Ну так и здесь та же хуйня. Если чего-то нет, этого и сотворить нельзя. Помнишь Киврина?
Привалов помнил. Фёдор Симеонович Киврин заведовал отделом Линейного Счастья. В восемьдесят восьмом Киврин собрал вещи, магически запечатал двери в лабораторию, со всеми попрощался и трансгрессировал — по слухам, в какой-то оклахомский университет, на преподавательскую должность, благо знал английский. Все ему отчаянно завидовали.
— И какая связь? — решил внести ясность Привалов, пытаясь прожевать неаппетитную закусь. — Киврин за длинным долларом поехал, я бы на него месте тоже, наверное...
— Киврин учёный, доллар у него не на первых местах, — строго сказал Корнеев. — Просто он занимался счастьем, это его тема. А никакого счастья у нас в стране не осталось. Сотворить того, чего нет, нельзя. Вот Киврин и отправился туда, где оно есть. За предметом изысканий, — последние слова Корнеев произнёс таким тоном, будто выматерился.
— А Кристобаль Хозевич? Он же остался? — не понял Привалов.
— Во-первых, — назидательно сказал Привалов, — Хунта сильнейший маг, но не учёный. Его истина не интересует. Его интересует успех. Научный тоже, но вообще-то любой. А во-вторых, ты его давно в Институте видал?
Привалов задумался. В последнее время Кристобаль Хозевич практически всё время он пропадал на подшефном рыбзаводе, при котором в декабре прошлого года организовал малое предприятие "Старт".[2] Формально возглавляли его какие-то мутные "афганцы", приписанные к отделу Оборонной Магии.[3] Ни одного из них Привалов никогда в жизни не видел. Тем не менее, в Институте они числились: это он знал доподлинно, так как все расчёты по бухгалтерии "Старта" лежали на нём. Увы, из этих расчётов было совершенно невозможно понять, чем, собственно, "Старт" занимается. Осведомлённые люди — в основном сотрудники отдела Предсказаний и Пророчеств, который в последнее время ожил и окреп благодаря сотрудничеству с газетчиками — говорили что-то насчёт "экспортно-импортных операций", но эти слова оставались для Привалова китайской грамотой. Он всё надеялся выяснить что-нибудь у самого Кристобаля Хозевича, но тот в ВЦ не появлялся, присылая все бумаги с ифритами.[4]
— Полгода точно не видел, — признал Саша.
— Вот, — сказал Витька. — Потому что смысл жизни тоже кончился. Поэтому Хунта на свой отдел положил с пробором. Или с прибором. Сечёшь тенденцию?
— Вот оно как, — уважительно сказал умудрённый Привалов. — Так это что же, — до него, наконец, допёрло, — теперь в стране нормальной еды больше не осталось?
— Как тебе сказать... — Корнеев дунул на грязные тарелки, превратив одну в пепельницу, а другую в плевательницу — Жратва-то нормальная есть. Просто реальность пре... переконфигурировалась. Таким образом, что всё вкусное достаётся конченым сукам и блядям. Мы с тобой не суки и даже не бляди. Ну то есть где-то суки и местами бляди, но не конченые. Поэтому жрём вот это, — он плюнул в пепельницу. Плевок превратился в крохотного василиска и зашипел по-змеиному.
— А почему реальность переконфигурировалась? — спросил Привалов, пытаясь подвинуть взглядом ящик с перфокатрами. Ящик не двигался, а вместо этого подпрыгивал на месте.
— Вектор магистратум восемь ноль шесть три четыре, — бросил Витька.
Саша посмотрел на ящик по-новому, и тот послушно пополз к выходу.
— Вот как ты так сразу вектор вычисляешь? — с завистью сказал он.
— Как-как. Каком кверху, — буркнул Корнеев.
Привалов в очередной раз подумал про себя, какой же он всё-таки бездарь.
По официальному счёту, в Институте он проработал тридцать лет без малого. Однако у институтских до последнего времени была трудовая льгота: рабочие дни не считались прожитыми, в общежизненный зачёт шли только праздники и выходные, и только проведённые вне институтских стен. Этим, кстати, объяснялось необузданное трудолюбие сотрудников, а также острая нелюбовь к дням отдыха. К сожалению, льгота имела обратную сторону — пользующиеся ею граждане не только не старели, но вообще и не менялись, в том числе и в умственном отношении. Так что руководство каждый год в обязательном порядке мотало сотрудников по командировкам. Сотрудники возвращались в новых рубашках и привозили пластинки и кассеты с новой музыкой, с которой организованно боролся Камноедов. Но в целом это мало что меняло. Так что по институтскому счёту Саша Привалов проработал шесть лет и считался молодым специалистом.
Льготу отменили в восемьдесят седьмом, в порядке борьбы с привилегиями. За два следующих года льготники как-то очень резко сдали. Тот же Привалов, уже свыкшийся с вечной молодостью, внезапно располнел и украсился обширной плешью, против которой не помогала никакая магия: выращенная заклинаниями шевелюра выпадала за пару дней. Корнеев, напротив, похудел и спал с лица, зато приобрёл коллекцию морщин, нехорошие желтоватые тени у глаз и стеклянный взгляд, который Саша раньше видел только у больных-хроников. Впрочем, такой взгляд он встречал у институтских знакомых всё чаще. Даже у институтских корифеев, живущих по личному времени.
Всё это было обидно, но особенно обидным было то, что за все эти годы он так и не выучился магии. Нет, кое-чего он набрался. Он мог — с трудом — сотворить дубля, который выглядел почти похожим на человека и делал почти то, что от него требовалось. Он был способен поднять взглядом тяжёлый предмет — правда, сдвинуть его в нужную сторону удавалось далеко не всегда. Делать себе бутерброды с сыром он так и не научился, а чай получался только грузинский. Штудирование учебников и справочных пособий не помогало и даже наоборот. Когда он, наконец, запомнил таблицу значений вектора магистратума в разное время суток, у него перестало получаться нагревать воду взглядом. Пришлось обзавестись кипятильником.
