Айзек Айзек Азимов - Транторианская империя
И тут кто-то спросил:
— А когда ваши Шестьдесят?
— Через месяц, — с готовностью ответил мужчина, — шестого ноября.
— Ну что ж, — сказал спрашивающий, — надеюсь, вам повезёт с погодой в этот день. Помню, когда было Шестьдесят моего отца, лил проливной дождь. Я пошёл с ним, знаете, в такой день человек нуждается в компании, и он всё время жаловался на дождь. Слушай, сказал я, что ты жалуешься, отец? Ведь возвращаться-то придётся мне.
Раздался общий взрыв смеха, к которому не замедлила присоединиться и пожилая чета. Авардан, однако, почувствовал приступ ужаса, вызванного ясным и невыносимым подозрением.
— Эти шестьдесят, — обратился он к сидящему рядом мужчине, — о которых они говорят, имеется в виду, что человека, достигшего шестидесяти, убивают?
В голосе Авардана было что-то, заставившее соседа с подозрением посмотреть на него. Наконец он сказал:
— Ну а вы что думали?
Авардан сделал рукой неопределённый жест и довольно глупо улыбнулся. Ему был известен этот обычай, но лишь по книгам, по обсуждению в научных статьях. Но теперь его окружали люди, которые по закону могли жить только до шестидесяти.
Мужчина всё ещё смотрел на него.
— Слушай, парень, откуда ты? У вас что, не знают о Шестидесяти?
— Мы называем это «время», — с трудом выговорил Авардан. — Я оттуда. — Он неопределённо показал большим пальцем назад и после минутного колебания собеседника отвел от него свой жесткий изучающий взгляд.
Тем временем пожилой мужчина заговорил вновь.
— Она идёт со мной, — сказал он, кивая на свою добродушную жену. — У неё ещё остаётся три месяца, но она предпочитает уйти со мной.
Вскоре, казалось, все пассажиры погрузились в вычисления времени, оставшегося каждому из них.
Низкий мужчина в облегающей одежде, с решительным выражением лица, твёрдо произнес:
— У меня осталось двенадцать лет, три месяца и четыре дня, и никуда от этого не деться.
— Они могут вычислить это с точностью до дня, — проговорил стройный молодой человек. — А есть люди, живущие дольше своего времени.
— Точно, — сказал другой, вызвав общее согласие и возмущение.
— Я, — продолжал молодой человек, — не вижу ничего странного в том, что человек желает продлить свою жизнь, особенно, если у него есть дела, требующие завершения. Но эти паразиты, пытающиеся протянуть до следующей Проверки, пожирают еду следующего поколения…
— Но разве возраст всех не зарегистрирован? — мягко вмешался Авардан. — Они не смогут долго скрываться, не так ли?
Все замолчали, немало смущенные выражением столь глупого идеализма.
Наконец кто-то, как будто пытаясь перевести разговор на другую тему, дипломатично произнес:
— Не думаю, чтобы жизнь после шестидесяти имела какой-то смысл.
— Для фермера никакого, — согласился с ним другой. — Нужно быть сумасшедшим, чтобы после полувековой работы на полях не радоваться её окончанию. Но что вы скажете относительно чиновников и администраторов?
Наконец пожилой мужчина, сорокалетие свадьбы которого вызвало этот разговор, осмелился высказать своё мнение, ободренный, вероятно, тем, что ему, как очередной жертве Шестидесяти, терять было нечего.
— Разное бывает, знаете ли, — подмигнул он с лукавым намеком. — Я знал человека, которому исполнилось шестьдесят во время Проверки восемьсот десятого года, а он продолжал жить до восемьсот двадцатого. До шестидесяти девяти лет! Представляете!
— Как же ему это удалось?
— У него были какие-то деньги, а брат его был членом Совета Старейших. Для такой комбинации нет ничего невозможного.
Замечание вызвало общее согласие.
— Слушайте, — сказал всё тот же молодой человек. — У меня был дядя, который прожил лишний год, всего год. Это был один из тех себялюбцев, которые, знаете, не особенно желают уходить. Какое ему было дело до остальных… Случилось так, что я не знал об этом, иначе я, конечно же, сообщил бы о нём, уверяю вас, потому что каждый должен уйти в своё время. Так или иначе, обман обнаружился. Братство вызвало меня и брата и пожелало узнать, почему мы не сообщили о нём. Я ответил, что ничего не знал и никто в семье не знал об этом. Я сказал им, что мы не виделись десять лет. И всё равно пришлось заплатить кругленькую сумму в пять сотен кредитов.
Выражение беспокойства на лице Авардана усилилось. Уж не сумасшедшие ли эти люди, которые воспринимают смерть как должное и отказываются от своих друзей и родственников, которые пытаются избежать смерти? Не попал ли он случайно на самолёт, перевозящий сумасшедших? Или это были просто земляне?
А его сосед вновь хмуро посмотрел на него. Голос его прервал размышления Авардана.
— Эй, парень, где это «оттуда»?
— Извините?
— Я спрашивал, откуда ты. Ты сказал «оттуда». Что это за «оттуда»? А?
Авардан почувствовал, что окружающие подозрительно смотрят на него. Не приняли ли его за члена их Совета Старейших? А может, его считают провокатором?
И он ответил им вспышкой откровенности.
— Я не с Земли. Меня зовут Бел Авардан, и я из сектора Сириуса. А ваше имя? — И он протянул руку.
Его ответ прозвучал как брошенная в салон самолёта атомная капсула.
Возникший испуг землян быстро перешёл в яростную, злобную враждебность, направленную на него. Мужчина, сидевший рядом с ним, поднялся и пересел на другое место.
Все отвернулись. Плечи плотно сомкнулись вокруг него. На мгновение в Авардане вспыхнуло негодование. Земляне смеют так обращаться с ним! Земляне! Он протянул им руку дружбы. Он снизошёл до них, и вот чем они ему ответили.
Преодолев усилие, он расслабился. Ясно, что предубеждение не могло быть односторонним, ненависть порождала ненависть.
Остальную часть путешествия он провёл в молчаливом одиночестве, не обращая внимания на разговоры за спиной и бросаемые на него время от времени взгляды.
Приземление в Чике было воспринято им с радостью, хотя Авардан мысленно усмехнулся, взглянув из самолёта на «лучший город» Земли.
Его багаж был перенесен в автомобиль. Здесь он, по крайней мере, был единственным пассажиром, так что вряд ли можно было ожидать каких-либо неприятностей.
— В посольство, — сказал он шоферу, и машина тронулась с места.
Так Авардан впервые оказался в Чике, и произошло это в тот день, когда Шварц сбежал из Института Ядерной Физики.
Глава 8
ВСТРЕЧА В ЧИКЕ
Доктор Шект в двадцатый раз посмотрел свои записи и поднял глаза на Полу, входящую в его кабинет. Нахмурившись, она сняла свой рабочий халат.
