Айзек Азимов - Я, робот
— И отец и мать?
— Да.
— Забавно!
— Вот и мне так кажется, — вздохнул Уильям, — Здесь написано, что он работает телеметристом в Техасе. А я здесь исследую аутизм.
Однако в тот же день Уильям выбросил из головы мысль о брате и распечатку тоже выбросил. Ему не хотелось, чтобы распечатка попала в руки его нынешней подружки. Его утомляло ее грубоватое чувство юмора и радовало, что она не хочет иметь ребенка. У него-то ребенок уже был. Он родился несколько лет назад, и в его производстве Уильям сотрудничал с маленькой брюнеткой. Звали ее не то Лаура, не то Линда.
А еще спустя примерно год в жизни Уильяма появился Рэндалл, и на мысли о брате просто не оставалось времени.
Впервые о Рэндалле Уильям услышал, когда тому исполнилось шестнадцать лет. Его все усиливавшаяся замкнутость приняла такие формы, что руководство интерната в Кентукки, где Рэндалл воспитывался, приняло решение о его ликвидации, однако дней за восемь или десять до усыпления кому-то пришло в голову сообщить о нем в Нью-Йорк, в Институт науки о человеке (обычно его называли Институтом гомологии).
Доклад о Рэндалле Уильям получил в числе прочих докладов, и поначалу он ничем не привлек его внимания. Ему предстояла поездка в интернат в Западной Виргинии. Поездка разочаровала его, и в пятидесятый раз поклявшись себе впредь производить инспектирование только с помощью телевизионного изображения, он решил, раз уж его занесло в такую даль, завернуть еще и в интернат в Кентукки. Собственно, ничего особенного от этой поездки он не ожидал.
Однако после первых же десяти минут знакомства с генетической моделью Рэндалла Уильям связался с институтом, чтобы сделать компьютерные расчеты. В ожидании ответа он откинулся на спинку стула в легкой испарине от мысли, что только в последнюю минуту, поддавшись неясному импульсу, завернул в Кентукки. Не случись этого, Рэндалла через неделю, а то и раньше, не стало бы. Обычно ликвидация происходила так: лекарство безболезненно вводили в систему кровообращения, и человек погружался в мирный сон, который становился все глубже, постепенно превращаясь в самое смерть. У лекарства было сложное название из двадцати трех слогов. Уильям, как и все, называл его нирванамином.
Уильям спросил:
— Как его полное имя, мадам?
Директриса ответила:
— Рэндалл Нихто, господин ученый.
— Никто! — воскликнул Уильям.
— Н-и-х-т-о, — произнесла директриса по буквам. — Он выбрал фамилию год назад.
— И вы не придали этому значения? Это звучит как «никто»! Вам не пришло в голову доложить об этом молодом человеке в прошлом году?
— Я не думала… — начала директриса виновато.
Уильям махнул рукой. Откуда ей знать? По критериям, предлагаемым учебником, генетическая модель Рэндалла действительно не заслуживала внимания. Но именно эту сложную комбинацию Уильям с коллегами пытались получить, проводя бесконечные эксперименты с детьми, страдающими аутизмом.
Рэндалл был на пороге ликвидации! Марко, самый здравомыслящий человек в их группе, всегда возмущался тем, что интернаты слишком уж настаивают на абортах до рождения и ликвидации после рождения. Он доказывал, что любая генетическая модель должна иметь возможность развиваться и никого нельзя ликвидировать, не проконсультировавшись с гомологистом.
— Но ведь гомологистов не хватает, — спокойно возражал Уильям.
— Но мы могли бы просматривать все генетические модели хотя бы на компьютере, — отвечал Марко.
— Чтобы спасти нечто полезное для нас?
— Нечто, что могло бы быть полезным для гомологии сегодня или в будущем. Научиться правильно понимать себя — значит изучать генетические модели в действии, и заметь, что именно аномальные, порой чудовищные модели дают максимум информации. Всей нашей науке было известно о человеке меньше, чем нам удалось узнать за время экспериментов над больными аутизмом…
Уильям, которому название «генетическая физиология человека» до сих пор нравилось больше, чем «гомология», покачал головой.
— Вспомни, с какой осторожностью нам приходится вести игру. Общество должно согласиться с полезностью наших экспериментов, а оно идет на это с трудом. Ведь наш материал — человеческая жизнь.
— Бесполезная жизнь. Предназначенная к ликвидации.
— Быстрая и легкая ликвидация — это одно, а наши эксперименты, обычно длинные и неприятные, — другое.
— Бывает, что мы им помогаем.
— А бывает — не помогаем.
Честно говоря, они понимали бессмысленность этого спора. Получить в свое распоряжение интересную аномалию — всегда проблема для гомологистов, а способа заставить человечество согласиться на увеличение их числа не существовало. Люди не могли забыть о травме, нанесенной Катастрофой.
Лихорадочный всплеск интереса к космическим разработкам мог быть (и был, по мнению некоторых социологов) следствием того, что, столкнувшись с Катастрофой, люди поняли, как уязвима жизнь на планете.
Но это не меняло дела.
Рэндалл был уникален. В его генетической модели характеристики, приводящие к аутизму, нарастали медленно и постепенно, и для ученых это означало, что о Рэндалле известно больше, чем о любом подобном пациенте. Удалось даже зафиксировать слабые проблески, отличающие его способ мышления, прежде чем он окончательно закрылся и спрятался в собственном панцире — безразличный, недостижимый.
Затем начался период, в течение которого Рэндалла подвергали все более длительной искусственной стимуляции, и мало- помалу раскрывались секреты его мозга, давая ключи к пониманию работы мозга всех людей, как тех, кто был подобен ему, так и тех, кого принято считать нормальными.
Полученные результаты были столь значительны, что Уильям стал понимать: его мечта об излечении аутизма — это не просто мечта. Уильям радовался, что выбрал себе фамилию Анти-Аут.
И как раз тогда, когда работа с Рэндаллом особенно радовала Уильяма, пришел вызов из Далласа. Начальство требовало, чтобы он переключился на новую проблему.
Оглядываясь назад, он так и не смог понять, чем, в конечном счете, было продиктовано его согласие поехать в Даллас.
Позже он, конечно, оценил, насколько удачно все сложилось, но почему он принял такое решение? Было ли у него в самом начале смутное, неясное предчувствие того, к чему оно может привести? Нет, этого быть не могло.
Было ли в нем неосознанное воспоминание о той старой распечатке с фотографией его брата? Наверняка и этого не могло быть.
Он позволил убедить себя, и только когда звук микрореакторного двигателя сменился мягким жужжанием и антиграв принял на себя нагрузку по мягкой посадке, только тогда он вспомнил о фотографии.
