Роберт Хайнлайн - Свободное владение Фарнхэма
— А теперь возьми светильник в рот и сомкни губы. Я хочу выглянуть наружу.
Фарнхэм чуть приподнял крышку и снова опустил ее.
— Очень удачно, — тихо произнес он. — Даже фонарь погасили. Ну, я пошел. Будь готова передать мне вещи. Но прежде всего — Джо.
Он поднял крышку и беззвучно опустил ее на пол, подтянулся и очутился в коридоре.
Луч света ослепил его.
— Довольно, — сухо сказал кто-то. — Ни с места!
Он так быстро ударил ногой по руке, держащей хлыст, что обладатель не успел им воспользоваться. Хлыст отлетел в сторону. Хью прыжком преодолел разделявшее их расстояние и ударил рукой — ТАК! а потом — ВОТ ТАК! Этого оказалось более чем достаточно. У человека была сломана шея (все как в учебнике по каратэ).
Хью тут же наклонился над люком.
— Давай! Быстро!
Он схватил ребенка, затем багаж. После этого помог Барбаре выбраться наружу.
— Посвети, — прошептал он. — А то его фонарь потух.
Она посветила ему.
Мешток…
Хью с удивлением покачал головой, столкнул тело в люк и закрыл крышку.
Барбара уже была готова, один ребенок прочно привязан за спиной, другой — в левой руке, а в правой — вещи.
— Пошли! Иди за мной, не отставай! — шепотом приказал Фарнхэм.
Он дошел до перекрестка, нащупывая дорогу рукой вдоль стены.
6
Довольно долго мистер Хью Фарнхэм не чувствовал ничего, кроме боли. Как только боль немного отпустила его, он обнаружил, что находится в камере, — вроде той, в которой он содержался первые дни пребывания в имении лорда Протектора.
Он провел в ней три дня. По крайней мере, так ему показалось, потому что кормили его за это время шесть раз. Перед раздачей пищи его обволакивала невидимая паутина, кто-то входил, оставлял еду, менял парашу и уходил. И слуга, выполнявший эту обязанность, ни за что не отвечал ни на какие вопросы.
Когда, по его подсчетам, прошло три дня, он неожиданно почувствовал, что его опутала паутина (это случилось как раз после еды), и вошел небезызвестный «кузен» Главный ветеринар. У Хью были более чем веские основания подозревать, в чем причина его визита. Вскоре это предчувствие превратилось в уверенность, и он стал просить, требовать, чтобы его отвели к лорду Протектору. В конце концов он перешел на крик.
Врач никак не отреагировал на это. Он вколол что-то Хью в ляжку и вышел.
К некоторому облегчению Хью, сознание он не потерял, но, после исчезновения поля, он почувствовал, что все равно не может пошевелиться, и впал в какое-то подобное летаргии оцепенение. Вошли двое слуг, подняли его и положили в ящик, похожий на гроб.
Хью понял, что его куда-то несут. Ящик несли довольно аккуратно, и он только однажды ощутил подъем, затем — остановку: его ящик куда-то поставили и через несколько минут, часов или дней снова понесли. Наконец он оказался в другой камере. Она немного отличалась от первой: стены здесь были светло-зелеными, а не белыми. Ко времени очередного кормления оцепенение покинуло его, и он снова очутился во власти невидимого поля.
Так продолжалось сто двадцать два кормления. Хью отмечал каждое из них на внутренней стороне руки при помощи обгрызенного ногтя. Это отнимало у него ежедневно не более пяти минут. Остальное время он беспокойно размышлял о судьбе Барбары и близнецов или спал. Сон был гораздо хуже яви, потому что во сне он снова и снова совершал побег и каждый раз его ловили — правда, всегда в разных местах. И точно так же ему приходилось убивать своего «друга», Главного управляющего. А два раза им даже удавалось добраться до самых гор, прежде чем их настигала погоня. Но рано или поздно их все равно ловили, и он обязательно просыпался с криком, зовя Барбару.
Его ни на минуту не отпускала тревога за нее и сыновей, хотя малыши были для него какими-то не совсем реальными. Ему ни разу не приходилось слышать, чтобы прислугу за что-нибудь серьезно наказали, точно так же, как и о прислуге, попытавшейся совершить побег, да еще отягощенный убийством. Он знал только одно, что лорд Протектор предпочитает к столу мясо прислуги.
Хью старался убедить себя, что старик Понс ничего не сделает с Барбарой, которая кормит грудью — а кормить ей предстояло еще довольно долго. Прислуга обычно растила детей до двух лет, как ему было известно со слов Киски.
Беспокоился он и за судьбу Киски. Не накажут ли малышку за то, к чему она, практически, не имела никакого отношения?
Ведь она совершенно посторонний во всем этом деле человек. И опять он ни в чем не мог быть уверен. В этом мире существовала своего рода «справедливость», она являлась составной частью религиозных писаний. Но «правосудие» его собственной культуры она напоминала весьма отдаленно и оставалась для него тайной за семью замками.
Итак, он размышлял о том, что ему следовало бы сделать, а не о том, что он сделал.
Теперь он видел, что его планы были просто смехотворными. Ему не следовало так быстро поддаваться панике и торопиться с побегом. Куда лучше было бы упрочить связи с Джо, ни в чем не противоречить ему, играть на его тщеславии, работать на него, со временем Барбара и дети поступили бы к нему в услужение. Джо был легко располагающим к себе человеком. Старый Понс весьма щедр, поэтому он мог бы даже не продавать Джо трех бесполезных слуг, а просто подарить их. Тогда мальчикам на протяжении многих лет ничего не будет угрожать. Хью в будущем вполне мог бы рассчитывать стать доверенным слугой, занимающимся деловыми операциями хозяина, с правом свободного доступа куда угодно по делам своего Повелителя. Вскоре он мог бы так изучить все пружины, приводящие в действие механизм этого мира, как никакой другой домашний слуга. И вот тогда ему удалось бы спланировать настоящий побег.
Какое бы общество ни создал человек, напомнил он себе, в нем непременно можно добиться успеха. Слуга, имеющий дело с деньгами, всегда найдет способ немного украсть. Возможно, здесь тоже существовало что-то вроде «подпольной железной дороги», по которой беглецов переправляют в горы. Как все-таки глупо, что он поторопился!
Обдумывал он и другие возможности, более широкие, — восстание рабов, например. Он представлял себе, как туннели используются не в качестве пути для побега, а как места встреч, где тайно обучаются грамоте — обучаются шепотом, даются клятвы, такие же прочные, как посвящение Мау-Мау. Он так и видел слуг, терпеливо превращающих куски металла в ножи.
Эта «конструктивная» мечта нравилась ему больше прочих. Правда, верилось в то, что она когда-нибудь может сбыться меньше всего. Неужели эти покорные овцы способны созреть для восстания? Это казалось маловероятным. В сущности, его отнесли к тому же виду, но исключительно из-за цвета кожи. На самом же деле те были совершенно другой породы. Столетия направленной селекции сделали их такими же непохожими на него, как комнатная собачка на лесного волка.
