Андрей Марченко - Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых
В знаменитом московском кабаке «На Балчуге» было шумно. Изрядно подвыпившие студиозусы недоверчиво посмеивались:
– Ну да, один всех голштинцев разогнал!
– Отцу за это орден и деревню в пятьсот душ пожаловали!
– А не за постельные подвиги?.. Поди докажи теперь!
– Что, тебе кристалл волшебный найти, чтобы былое воочию показывал?
– Найдешь – до конца жизни тебе верить будем и твои просьбы исполнять. И угощать за наш счет.
Так спором, но без драки заканчивалось 22 сентября 1772 года в существовавшем аж со времен царя Иоанна Васильевича почтенном питейном заведении. Среди присутствующих были… а, впрочем, это не так важно, ведь в тот день произошло событие куда более громкое, чем студенческий спор за стаканом вина, – была ратифицирована конвенция о разделе Польши.
Соглашение о том участники «союза черных орлов» – Пруссия, Австрия и Россия – подписали в Вене полугодом раньше. Император Фридрих II язвительно заметил: «Мы с Екатериной старые разбойники, а вот как эта ханжа Мария-Терезия будет оправдываться перед своим духовником… Интересно было бы посмотреть!»
Сказал и, по свидетельству приближенных, вздохнул. Увидеть то, что происходило далеко и без свидетелей, казалось невозможным.
Между тем в это самое время глава механической мастерской Петербургской академии наук Иван Кулибин закончил работу над окончательным проектом 298-метрового одноарочного моста через Неву. Он еще раз обошел вокруг большой деревянной модели будущего сооружения, проверил, прочно ли держатся все детали в решетчатых фермах.
А потом открыл дверь маленькой каморки без окон, где на столе размещался механизм с блестящей линзой, а одна из стен сияла свежей побелкой. Иван Петрович, вооружившись большим затейливого вида ключом, долго заводил поскрипывающую пружину в недрах прибора. И на белой стене замелькали живые картинки.
Иван Петрович так увлекся лицезрением, что не заметил, как в мастерскую вошел главный полицмейстер Санкт-Петербурга. Спохватился, когда тот уже внимательно осмотрел будущий мост и заглянул в каморку.
– А не рухнет ли мост твой?
– Не должен.
– Смотри, если что – я с тебя голову сниму! Сам первый по нему пойдешь! А здесь ты чем занимаешься, чернокнижник?..
2. Запечатленное времяДвумя неделями позже граф Никита Иванович Панин, совершавший волей государыни служебный вояж по Новороссии, посетил с визитом и начавшего входить в большую силу Григория Потемкина в его имении под Белой Церковью. Потемкин устроил в честь гостя парадный ужин, на котором присутствовала и очаровательная Александра Васильевна, племянница и, как знал весь свет, любовница Григория Александровича.
Хозяин со смехом поведал, как он недавно, дабы пробудить в лихих казаках доверие к верховной власти, сам записался в Запорожскую Сечь под именем Грицко Нечесы. Панин ответно развлекал сотрапезников свежими столичными новостями. Невзначай рассказал и о том, как бдительный столичный полицмейстер арестовал какого-то чудака из нижегородских купцов, который хоть и известный механик, но додумался до совсем непотребных вещей.
– Это каких же? – полюбопытствовал «Грицко», поглаживая Сашеньку по обнаженному, как велит мода, округлому плечу.
– Да он говорит, мол, можно особую машину на что-нибудь направить и запечатлеть, а потом за сотни верст то, что там было, снова показать. Вот прямо на стенке.
– И что дальше?.. – Потемкин говорил рассеянно, но его лицо уже сменило игривое выражение на сосредоточенное.
– В тюрьму упекли, – усмехнулся граф, – незачем умы смущать.
Потемкин еще помолчал немного, окончательно потемнев лицом, и вдруг вскочил, отшвырнув кресло и опрокинув штоф с вином.
– Нарочного в Петербург!
За дверями послышались взволнованные голоса, передающие распоряжение дальше. Потемкин тяжело глянул на графа:
– Умрет механик – сам будешь в крепости сидеть. Вместе с полицмейстером твоим. Скоро вы забыли слово и дело государево!..
– Да я, Григорий Александрович, не подумал…
– Чему ж ты, граф, наследника престола научить можешь, если сам не думаешь? Эй, Митька! – распахнув окно, крикнул Потемкин. – Готов ли нарочный?
Когда посыльный умчался («Аллюр три креста!»), а граф Панин в расстроенных чувствах и полном недоумении удалился в отведенные ему комнаты, бессменный дядька Потемкина – Семеныч – видя, что барский гнев уже поостыл, осторожно спросил:
– А зачем нам, батюшка, эта премудрость?
– На всех таких, как ты, Семеныч, верных не хватает, – вздохнул Потемкин. – Все государевы люди только о себе думают. Иуды, лежебоки, казнокрады… А лазутчики вражеские? А лихоимцы? Как от них Россию спасти?..
– А тут, значит…
– Увидеть можно, Мишка, всё своими глазами увидеть! Это им не доклады лукавые, лживые…
Доставленный через две недели к Потемкину Кулибин продемонстрировал первые живые картинки – запечатленный разговор со своим подручным Ванькой.
– Всё можешь снять?
– Если не шибко темно, то да.
– А хранится сие сколько?
– Бог даст – вечно.
– А подделать твою запись можно?
– Можно-то можно, так я ведь определю…
– А других научишь определять подделки?
– Невелика премудрость, научу.
– Что тебе нужно, чтобы сей прибор производить для нужд державы Российской?
– Три помощника, материалы следующие…
– Составь список! И держи язык за зубами – дело государево! Сболтнешь кому лишнее, сгною так, что и кости в темнице останутся.
3. Департамент фильмографии2 ноября 1772 года Екатерина II подписала секретный указ об учреждении особой мастерской Ивана Кулибина под началом Григория Потемкина и формировании Потаенного департамента российской фильмографии. Через восемь месяцев усилиями Кулибина и его подручных были изготовлены восемнадцать воспроизводящих аппаратов. Через еще три месяца их количество достигло тридцати двух. Одновременно с этим один из помощников Кулибина – Александр Ханжонков – начал преподавать доверенным гвардейским офицерам премудрости съемочного процесса. Так было положено начало подготовке кадров для Потаенного департамента фильмографии.
Одновременно с этим вышел циркуляр о новых должностных званиях в рамках департамента – согласно ему теперь должны были быть на государевой службе и генерал-аншеф-режиссер, и полковник-сценарист, и штабс-операторы, и фискально-съемочные группы…
Началась эпоха документальных синематографических расследований и запечатлений. Одновременно родилась и синема-пропаганда, ибо Екатерина Великая никогда не была равнодушна к запечатлеванию своих деяний на благо России. Был издан манифест: «Отныне повелеваем всем столичным и уездным газетам выходить только со зримыми приложениями…», – и установлена строгая государственная монополия на съемки. На фильмослужбу отбирались потомственные дворяне благонамеренного нрава, за коих поручились не только их родители, но и сотрудники компетентных органов империи. Режиссеры и операторы с целованием креста клялись устои государства охранять и монаршую волю до подданных всячески доносить. А точнее, как значилось в присяге, – неустанно проводить в жизнь генеральную линию императорской администрации.
