Евгений Баранов - О падении дома Романовых
Обзор книги Евгений Баранов - О падении дома Романовых
Евгений Захарович Баранов
О падении дома Романовых
Про Керенскова
Катерине Федоровне Сечиной было уже 70 лет, когда мне пришлось встретиться с ней. Добрая, наивная, она представляла собой теперь уже исчезнувший тип верной господской слуги старого времени.
Родилась она в Тульской губернии в семье крепостного крестьянина; сейчас же после «воли» вышла замуж. Муж оказался пьяница и вор и нередко бил ее смертым боем. На одном воровстве он попался с поличным; крестьяне добросовестно «поучили» его и вскоре после этого «учения» он зачах и помер.
Оставшись вдовой, Катерина Федоровна случайно попала в Москву, нанялась в барский дом господ Леоновых няней и прожила в нем почти всю жизнь, вынянчив и выпестовав целое поколение этой фамилии. В семье одного из этих Леоновых она доживала последние свои годы, вела домашнее хозяйство, мирила поссорившихся супругов и, по ее выражению, поскрипывала, как подгнившее дерево.
В первые дни Февральской революции она приплелась к прежней моей квартирной хозяйке, у которой кухаркой служила ее племянница. События революции сильно взволновали и напугали ее, и она, сидя на кухне за стаканом чаю, рассказывала, охая и кряхтя, о том, что видела и слышала, что пережила в те тревожные дни, когда все вокруг кипело и бурлило, как бушующее море.
Множество слухов, легенд, часто самого нелепого свойства, вызванных революцией, ходило в низах и верхах московского населения, некоторые из них вошли в рассказ Катерины Федоровны. Они показались мне интересными, и тогда же, под живым впечатлением, я записал все, что услышал от нее, случайно находясь в кухне.
Биографические сведения о ней мне сообщила ее племянница.
* * *Ох… ох… дожила, нечего сказать! И никогда таких делов не было, а тут на-ко тебе на староста лет! И умереть спокойно не дадут… А все царица виновата. Она да еще этот подлец Гришка Распутин: сталкнулись оба Расею продать. Подкуп, вишь, был им от Вильгельма, чтобы ему Расею себе взять… Царица-то сродствие Вильгельму приходится, племянница, что ли… Ну, и согласилась… А Распутин примазался к ней. Да нешто такой проходимец не примажется? Он ведь на все руки, настоящий мазурик. И был промежду них такой уговор: царя прогнать… А как прогонишь? Ведь не собака. И вот будто надумала она порошков подсыпать ему – мышьяку этого, да побоялась: а ну как дознаются? Станут резать мертвое тело, станут вскрывать и допытаются: тут, мол, отрава… Вот и побоялась. И не знает, как быть. А этот жулик Гришка и придумал: раскопал где-то единорогов рог… будто зверь такой редкостный есть – единорог, и растет у него на голове один рог, вроде как у антихриста… Только у антихриста промежду глаз рог, а у зверя этого на самой маковке и будто острый как шило! Ну, Гришка и раздобыл этот самый рог и взял ножичком или напильником наскоблил этого рога в стакан с вином и подает эту препорцию царю. А царь выпил и погнало его после этого на вино. Он и раньше-то, сказывают, был очень охоч до винца, а тут запоем стал пить… И что ни день, то пьян и пьян… Лежит себе, а дела забросил. Да и какие уж у пьяного дела? Напьется и спит. А проснется, сейчас:
– Давайте мне этого составу! – ну, этой, Гришкиной пропорции. Вишь, понравилась она ему… А Гришка и рад: наскоблит побольше и подает…
И стал царь как бы не свой, настоящего, что требуется, не понимает. И никакого внимания, что война идет, нашего войска нивесть сколько побили и будто двадцать крепостей забрали… А он все пьет, распьянствовался, как мужик… Вот как подделал ему каторжная душа Распутин!
Ну, значит, пьет, и никакого порядка нет… Тут эта государская дума и говорит:
– Что же это такое, на самом деле?
И тут взяли да и убили Гришку. И будто Керенсков из ривольтия выпалил в висок…
Ну, не стало больше этого шеромыжника, достукался-таки, старый кобель… А тут и народ взбунтовался – риволюция пришла… ну, это чтобы царя сместить, царя и царицу, потому, говорят, они Расею продавали и много рабочего народу погубили. И сопхнули их с престола, посадили в каземат, солдат приставили караулить, чтоб не убегли. Вот и сидят там…
А наш Гучков, сказывают, сел на этот… как его?., ну, на ариплан этот… сел, и птицей взвился под небеса… Набрал бонбов и полетел, как коршун.
– Я, говорит, покажу вам, где раки зимуют.
Будто хочет с неба бонбы кидать, дворец царский хочет разрушить. А к чему? Чем дворец виноват? Да и народу безвинного сколько пропадет… Ведь она, бонба эта, не шутит: шарабахнет, и костей не соберешь… Вот тоща, в японскую войну, Сергея Александровича взорвали – и-и, что было-то!.. По кусочкам тело собирали, в гроб нечего было класть… Ну, этого поделом: не продавай морозовские одеяла. А то, ишь, польстился на что! Морозов раненым солдатикам одеяла пожертвовал, а он их продал. И где совесть у человека была? А еще великий князь!.. Ох, ох, видно, все одним миром мазаны – что князь, что мужик, всем хапанье любо…
Да уж и народ пошел такой – страху никакого нет. На-ко: старый человек, а полетел с бонбами. А ну, как, храни Бог, сорвется? Да тут вдребезги разлетится, одно мокрое место останется… Да уж видно на то пошел, отчаюга такой… Ох, ох… Страсти такие кругом…
Ну, не впервые это – и в японскую войну этакое было… Тогда шибче было: из пушек, из орудиев стреляли… Ну, тогда из-за этой крепости взбунтовался народ… как ее?.. Артур, что ли?.. Ну да, Порт-Артур, вот из-за нее: зачем, дескать, японцу отдали? Через измену и отдали, а народу обида, вот и взбунтовался… Только тогда не трогали царя, а теперь вот сопхнули: нам, говорят, не надо пьяницы. И взяли этого Керенскива…
Наши-то из-за него каждый день грызутся. Барыня говорит:
– Я за Керенскова стою.
А барин ругается:
– Мы, говорит, все кровью обольемся.
И грызутся, как собаки… Поврозь стали спать: барин в кабинете на диване, а барыня в спальне. И газеты тоже поврозь. Допрежь одну газету на двоих покупала, а теперь две покупаю. Барыня все гойдает, хвост треплет, а барин дома сидит. Раньше-то пообедает и лба не перекрестит, сейчас за папироску, на икону и не взглянет, а сейчас сам лампадки зажигает:
– Тебе, говорит, трудно, Катеринушка, еще упадешь… Ну как не упасть? Сколько годов не падала, а тут «упадешь»… То-то вот… Ох, грехи наши, грехи… А надысь батюшка в обедне говорит:
– Молитесь, говорит, теперь воссияние идет…
А что такое? Какое воссияние и к чему? Ничего не поймешь. Стала спрашивать барина – ругается:
– Продажная, говорит, шкура, – это про батюшку…
А за что – и в толк не возьмешь… И ни от кого не добьешься, все мечутся как угорелые, все кричат…
– Теперь, говорят, полная свобода: ругай царя, как хочешь, взыску никакого не будет.
