Андрей Марченко - Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых
«…И вы б, наше прирожение, попомнили православную христианскую истинную веру и крестное целование, на чем есте крест целовали деду нашему, блаженныя памяти государю царю и великому князю Ивану Васильевичу всеа Русии, и нам, чадам его, что хотели добра во всем: и вы ныне нашего изменника Алексея Романова отложитеся к нам и впредь уже нам, государю своему прироженному, служите и прямите и добра хотите, как деду нашему, блаженные памяти государю царю и великому князю Ивану Васильевичу всеа Русии; а яз вас начну жаловати, по своему царскому милосердому обычаю, и наипаче свыше в чести держати, и всё православное христианство в тишине и в покое и во благоденственном житии жити учинити хотим».
А завершалось послание и вовсе дерзновенно: «С нами Папа Римский, Император Священной Римской империи и владыка Поднебесного Китая».
Но бумаги сии спросом на торжище не пользовались – к примеру, Федька-разносчик грамоты не разумел, и письмена на этих листках были для него лишь неведомыми закорючками. А потому, когда небесное страшилище кануло за горизонт, паника слегка улеглась, и Валерке-вору в очередной раз надавали по шее, Федька перехватил свой лоток поудобнее, поправил перевязь на плече и двинулся вдоль рядов, крича по-прежнему: «Рыбица! Селедки!» А бумажки вообще вниманием не удостоил, разве что употребив несколько подвернувшихся под руку для заворачивания покупателям тех самых селедок.
2. Следствие ведутНочью подметные письма трудами злоумышленников появились на боярских и богатых купеческих домах и даже на воротах Кремля. Утром из Коломенского, из летнего своего дворца, спешно вернулся в Кремль государь Алексей Михайлович и повелел немедленно созвать боярскую Думу.
После того как был зачитан текст злодейского послания, один старый боярин пробормотал:
– Складно выражается, подлец… прямо как отец его!
– Который из отцов-то? – захохотал услышавший это государев шут Васька. – Гришка Отрепьев, аль Тушинский вор, аль атаман Заруцкий?
– Да, недаром его отца называли вероотступником, еретиком, чернокнижником и колдуном.
– Самозванцы на Руси не новость… И ведь надобно заметить, что «Дмитриев Ивановичей» было больше всего.
Кто-то напомнил, что в начале 1613 года Марина Мнишек, бывшая последовательно женой всех Лжедмитриев, заявила о правах своего сына на Земском соборе, но претензии эти были отвергнуты.
– «…А Литовского и Свийского короля и их детей, за их многие неправды, и иных никоторых людей на московское государство не обирать, и Маринки с сыном не хотеть», – важно процитировал постановление Собора боярин Александр Пышков, который был известен как великий ценитель искусства рыбной ловли и знаток истории.
– А что случилось опосля? – заинтересовалась причастная к власти молодежь.
– На Русь пришел порядок, – ответствовал Пышков. – Атамана Ивана Заруцкого, который увез Марину с сыном из Коломны в низовья Волги, где провозгласил ее царицею, взяли в плен и казнили. Марину заключили в темницу, а ее сына от Лжедмитрия I, прозванного Ивашкой Воренком, повесили подле Серпуховских ворот…
– Ну и о чем тогда речь держим? Казнили, похоронили, наследников нет – и концы в архив.
– Э, нет! Шибко ладно только сказка сказывается, а дело-то может много загогулин иметь.
– Ну и что там еще в подкладке?
– Изрядно темная история, бог весть кем сочиненная или проплаченная…
И Пышков, воспользовавшись паузой, – государю подали какой-то свиток на аглицком языке, и Алексей Михайлович его внимательно читал, – вполголоса поведал о том, как по Руси и сопредельным землям поползли слухи, что вместо «царевича» казнили случайного мальчугана, а самого Ивана шляхтич Белинский тайно вывез в Польшу, где через некоторое время представил ребенка королю Сигизмунду и вельможам сейма как сына Дмитрия и внука Ивана Грозного. И сейм назначил опекуном мальчика магната Сапегу, выделив на содержание Ивана шесть тысяч золотых ежегодно.
– Да неужто царь Михаил так вот и терпел, что поляки супостата растят?
– Нет, когда до государя дошел слух, что в Польше скрывается человек, которого называют московским царевичем и у него-де на спине есть особый знак, пятно в виде царского герба, и вдобавок он неуязвим, то в Польшу был послан запрос с требованием выдать или казнить самозванца.
– И дерзнули не выдать?
– Почему же, выдали. Силу русского оружия на себе испытывать паны не так уж и стремились при всей своей гордыне…
Когда заседание боярской Думы закончилось, государь подозвал к себе дознавателя Владимира и повелел проследить за несколькими боярами и их родственниками.
– Ибо слишком много у них имений за пределами отеческой земли, – отметил царь. – Пусть твои сыскари поработают, как следует!
3. Немногим более полувека назад…Сын Лжедмитрия был в Польше взят под стражу и отправлен в Москву вместе с великим королевским послом Гавриилом Стемпковским. У посла было при себе личное письмо польского короля, который просил русского государя не карать несчастного – ибо тот, на самом деле, сын мелкого шляхтича Лубы, с давних пор подвержен душевной болезни и за действия свои отвечать никак не может…
Но тут заболел и скончался царь Михаил Федорович, так и не успев решить судьбу очередного самозванца. На престол вступил Алексей Михайлович, который в июле 1645 года принял Стемпковского и на его речь ответствовал:
– Хотим с королем вашим быть в крепкой братской дружбе, и в любви, и в соединении!
И повелел отпустить больного разумом «шляхетского сына» в Польшу.
Посол Стемпковский поклялся от имени короля и сейма, что теперь за Лубой-«Лжеиоанном» будут строго надзирать:
– Он к Московскому государству причитанья никогда иметь не будет и царским именем называться не станет; жить будет в большой крепости, – возгласил дипломат. – Из Польши ни в какие государства его не отпустят, а кто вздумает его именем поднять смуту, того казнят смертию.
Потом был пышный торжественный пир, на котором присутствовали и знатнейшие бояре, и ясновельможный посол со своей свитой. Не было, конечно, помилованного самозванца, ибо слишком много чести для такой ничтожной персоны. Впрочем, без внимания он не остался. Когда за шумом пиршества и треньканьем гуслей известного сказителя было уже не разобрать осторожных шагов за дверями и голоса соседа по столу, боярин Ромодановский – еще не нынешний глава Приказа тайных дел, а отец его – будто невзначай откинулся поудобнее на спинку расписного кресла и проговорил, обращаясь к одному из своих ближних людей:
– И вправду… отпустить надо.
– Нынче же и исполнено будет, – с усмешкой отозвался верный человек. – Исцелим болезного.
