Франк Шетцинг - Стая
«Независимость», Гренландское море
Дон-н-г-г!
Тронхеймский колокол в воскресное утро. Церковная башня в Киркегате. Она устремляется в небо, отбрасывая тень на крашенный охрой домик с двускатной крышей, и призывает: динг-донг, люди добрые, вставайте.
Подушку на голову. Какое дело церкви, кому когда вставать. Он не просил его будить. Проклятье! Вчера перебрал с коллегами и студентами? Наверное, так.
Дон-н-г-г!
— Восемь часов, — объявили по громкоговорящей связи.
Значит, это не Киркегата, не церковь, не домик. В черепе у него стучали не тронхеймские колокола, а нещадная головная боль.
Йохансон открыл глаза и нашёл себя лежащим на смятых простынях в чужой кровати. Вокруг стояли другие кровати, все пустые. Помещение было просторное, напичканное аппаратурой, без окон, и имело антисептический вид. Больничная палата.
Что он тут делает, в больничной палате?
Голова его поднялась и снова упала на подушку. Глаза закрылись. Всё что угодно, но только не этот гром в черепе. Очень было ему плохо.
— Девять часов.
Йохансон сел в кровати.
Он был всё в той же палате, и ему стало немного легче. Дурнота прошла, ввинчивающаяся боль уступила место глухому, но терпимому давлению.
Как он сюда попал, он не знал.
Он посмотрел на себя. Рубашка, брюки, носки — всё на нём. Пуховик и свитер лежат на соседней кровати, на полу аккуратно поставлены ботинки.
Он спустил с кровати ноги.
Тут же открылась дверь, и вошёл Сид Ангели, начальник медицинской службы, маленький итальянец с глубокими морщинами в углах рта. На корабле у него почти не было работы, потому что никто не болел. Но, как видно, картина изменилась.
— Как самочувствие? — Ангели склонил голову набок. — Всё в порядке?
— Не знаю. — Йохансон схватился за затылок и вздрогнул.
— Немного поболит, — сказал Ангели. — Не обращайте внимания. Могло быть и хуже.
— Что, вообще, произошло?
— А вы не помните?
Йохансон подумал, но от этого только снова разболелась голова.
— Я думаю, две таблетки аспирина мне не повредят, — простонал он.
— Вы не знаете, что произошло?
— Понятия не имею.
Ангели подошёл ближе и испытующе заглянул ему в лицо.
— М-да. Вас нашли сегодня ночью в ангаре. Видимо, вы поскользнулись. Хорошо, что всюду видеонаблюдение, а то бы вы и сейчас там лежали. Ударились затылком о раскосы.
— В ангаре?
— Да. А вы не помните?
Разумеется, он был в ангаре. С Оливейра. И потом ещё раз, один. Он припоминал, что вернулся туда, но не помнил, зачем. И совсем не помнил, что было потом.
— Могло бы кончиться плохо, — сказал Ангели. — Вы… эм-м… случайно, не выпили?
— Выпил?
— Там была пустая бутылка. Мисс Оливейра говорит, вы выпивали вместе. Не поймите меня неправильно, в этом нет ничего плохого. Но вертолётоносец — опасное место. Сырое и тёмное. Можно сорваться и упасть в море. Лучше не ходить на палубу одному, особенно когда… э-э…
— Когда выпьешь, — довершил Йохансон. Он встал на ноги. Голова закружилась. Ангели подхватил его под руку.
— Спасибо, уже ничего. — Йохансон выпрямился. — Если вы дадите мне аспирин…
Ангели подошёл к белому шкафчику и взял оттуда упаковку таблеток.
— Вот. У вас всего лишь шишка. Скоро пройдёт.
— Спасибо.
— И вы действительно ничего не помните?
— Нет, чёрт возьми.
— Начинайте день постепенно. И если что, сразу сюда, — Ангели широко улыбнулся.
* * *
Флагманский конференц-зал
— Гипервариабельная область? Я не понимаю этого слова.
Оливейра заметила, что перенапрягла слушателей. Вандербильт безуспешно пытался поспеть за мыслью, Пик выглядел растерянным. Ли не подавала вида, но можно было представить, что доклад сильно превышал её познания в области генетики.
Йохансон сидел среди остальных как привидение. Он опоздал, как и Рубин, который занял своё место со смущённым лепетом, извиняясь за болезнь. В отличие от Рубина, Йохансон выглядел действительно плохо. Взгляд его блуждал. Он озирался, будто каждые несколько минут ему нужно было удостовериться, что окружающие его люди настоящие, а не плод его воображения.
— Я хочу пояснить это на примере нормальной человеческой клетки, — сказала Оливейра. — В принципе это не более чем мешок, полный информации. Ядро содержит хромосомы, общность генов. Вместе они образуют геном, или ДНК; эту спиральную конструкцию все видели. Грубо говоря, это план нашего строения. Чем выше развит организм, тем дифференцированнее план. На основании анализа ДНК мы можем уличить убийцу или выявить родственные отношения. Однако в общем и целом план у всех людей одинаков: руки, ноги, торс и так далее. Анализ индивидуальной ДНК будет двоякий; в целом он скажет нам: это человек. А в особенностях выдаст, с какой личностью мы имеем дело.
На сей раз она увидела в лицах слушателей интерес и понимание. Начать с основ курса генетики оказалось плодотворной мыслью.
— Разумеется, два человека различаются между собой сильнее, чем два одноклеточных одного вида. Моя ДНК покажет статистически миллион отличий с любым из вас. Все 1200 базовых пар отличают человеческие существа друг от друга. Но если вы исследуете клетки одного и того же человека, отличия будут минимальны: биохимические отклонения в ДНК, возникающие через мутации. Соответственно, могут быть различия, если взять на анализ клетку моей левой руки и моей печени. Тем не менее, каждая из них однозначно скажет: это Сью Оливейра. — Она сделала паузу. — Перед одноклеточными такие вопросы не поставишь: там всего одна клетка. Она образует всё существо. Поэтому есть лишь один геном, а поскольку одноклеточное размножается делением, а не спариванием, нет и смешивания хромосом от мамы и папы, а просто существо удваивается вместе со своей генетической информацией.
— Тогда получается, что если знаешь ДНК одноклеточного, то знаешь всё, — подхватил Пик.
— Да. — Оливейра наградила его улыбкой. — Это было бы естественно. Популяция одноклеточных показывает идентичный геном. Небольшую норму мутаций можно не брать во внимание.
Она видела, что Рубин беспокойно заёрзал, открывая и закрывая рот. Обычно не позднее чем на этом месте он бы уже перевёл доклад и всё внимание на себя. Вот тебе, удовлетворённо подумала Оливейра, раз пролежал в постели с мигренью. Вот и не знаешь того, что знаем мы. Придётся закрыть пасть и слушать.
— Но как раз здесь и начинается наша проблема, — продолжила она. — Клетки желе на первый взгляд идентичны. Это амёбы из больших глубин. Ничего в них нет экзотического. Чтобы описать всю ДНК, несколько компьютеров должны считать два года подряд, поэтому мы ограничиваемся выборочной проверкой. Изолируем маленький кусочек ДНК и получаем часть генетического кода, так называемый ампликон. Каждый ампликон показывает нам ряд базовых пар, генетический словарь. Если мы проанализируем ампликоны из сходных отрезков ДНК различных индивидов и сопоставим их друг с другом, то получим интересную информацию. Ампликоны нескольких одноклеточных одной и той же популяции должны отразить следующую картину.
