Франк Шетцинг - Стая
— Мне очень жаль, — тихо сказала Оливейра.
Он посмотрел на неё и потом мимо неё. Его взгляд напрягся. Оливейра наморщила лоб и повернулась за его взглядом.
— Что там?
— Я видел Рубина.
— Где?
— На той стороне, — Йохансон указывал на носовую стенку ангара. — Он вошёл туда.
— Вошёл туда? Но там некуда войти.
Конец зала терялся в сумерках. Стена высотой в несколько метров отделяла ангар от палубы. Оливейра была права: двери там не было.
— Может, причина в вине? — улыбнулась она. Йохансон помотал головой:
— Я мог бы поклясться, что это был Рубин. Он откуда-то вынырнул и тут же скрылся.
— Вы уверены?
— Абсолютно.
— А он вас видел?
— Вряд ли. Мы тут сидим в тени. Ему пришлось бы сильно присматриваться.
— Давайте его просто спросим, когда снова увидим. Йохансон продолжал смотреть на дальнюю стену. Потом пожал плечами:
— Да, спросим его.
Когда они шли назад в лабораторию, бутылка бордо была наполовину пуста, но Оливейра совсем не захмелела. На свежем воздухе вино не подействовало. Она чувствовала себя чудесным образом окрылённой, готовой к новым открытиям.
И она их совершила.
Машина в лаборатории повышенной безопасности закончила свою работу. Они вызвали результаты на компьютер, расположенный вне стен лаборатории. На экране возникли ряды последовательностей. Зрачки Оливейра вычерчивали зигзаги, пока строчки шли снизу вверх, и с каждой строчкой её челюсть отвисала всё ниже.
— Быть не может, — тихо произнесла она.
— Чего не может быть? — Йохансон заглянул через её плечо и стал читать. Между его бровей возникли две вертикальные складки. — Но они же все разные!
— В том-то и дело.
— Немыслимо! Идентичные существа должны иметь идентичные ДНК.
— Существа одного вида — да.
— Но это и есть существа одного вида.
— Естественная норма мутации…
— Да что вы, какая норма! — Йохансон был растерян. — Это далеко за пределами нормы. Здесь — разные существа, все. Ни один геном не совпадает с другим.
— В любом случае это не нормальные амёбы.
— Нет. В них вообще нет ничего нормального.
— И что тогда?
— Не знаю, — он не отрываясь смотрел на результаты.
— Я тоже не знаю, — Оливейра протёрла глаза. — Я знаю только одно. Что в бутылке ещё кое-что осталось. И что мне это срочно необходимо.
* * *
Йохансон
Некоторое время они поплутали в банках данных, чтобы анализ последовательности ДНК желе сравнить с анализами, где-нибудь уже описанными. Оливейра сразу наткнулась на своё собственное сообщение от того дня, когда она исследовала желе из головы кита. Тогда она не обнаружила различий в следовании базовых пар.
— Надо было лучше смотреть, — ругалась она на себя.
— Может, вы бы и тогда на них не натолкнулись.
— Натолкнулась бы!
— Как бы вы могли заподозрить, что мы имеем дело со сплавом одноклеточных. Оставьте, Сью, это праздные речи. Лучше думайте вперёд.
Оливейра вздохнула:
— Да. Вы правы.
Она глянула на часы:
— О’кей, Сигур. Идите спать. Хоть вы поспите.
— А вы?
— Я поработаю. Хочу дознаться, не описан ли где-нибудь подобный хаос в ДНК.
— Мы могли бы разделить работу.
— Нет, правда, Сигур! Поспите! Мне сон всё равно не помогает. После сорока природа снабдила меня круглосуточными морщинами — хоть спи, хоть не спи. А вы идите и захватите с собой остатки этого замечательного вина, чтобы я не утопила в нём мою научную объективность.
Выйдя, он обнаружил, что совсем не хочет спать. За Полярным кругом ощущение времени терялось. Белая ночь продлевала день до бесконечности, прерываясь сумерками лишь на несколько часов.
Йохансон побрёл по пандусу вверх.
Размеры колоссального ангара терялись в тени. Там по-прежнему никого не было. Он глянул на то место, где они сидели, и убедился, что Рубин не мог их увидеть.
Но он-то видел Рубина!
Чего спать? Лучше он осмотрит ту стену поближе.
К его разочарованию, инспекция не дала результата. Он несколько раз обошёл стену, прощупал пальцами все заклёпанные стальные листы, все трубы и ящики. Оливейра была права: должно быть, ему привиделось.
— Но я не ошибся, — тихо сказал он сам себе, не спеша вернулся в кормовую часть ангара, сел на ящик, где они с Оливейра распивали вино, и стал ждать. Место было хорошее, с видом на море.
Он сделал глоток из горла.
Бордо согрело его. Веки постепенно начали тяжелеть. С каждой минутой они прибавляли в весе по нескольку граммов, пока у него не кончились силы удерживать их в поднятом состоянии.
И тут его спугнул тихий металлический скрежет.
Вначале он спросонья не понял, где находится. Небо над морем уже светлело. Он выпрямился и посмотрел на противоположную стену.
Часть её была открыта.
Йохансон сполз с ящика. В стене открылись квадратные ворота со стороной метра три. Светящийся проём выделялся на тёмной стене.
Взгляд его скользнул к пустой бутылке на ящике. Может, ему снится?
Он медленно двинулся к светлому квадрату. Подойдя ближе, он обнаружил за квадратом коридор с голыми стенами. Неоновые трубки излучали холодный свет. Через несколько метров коридор поворачивал за угол.
Йохансон заглянул туда и прислушался.
Оттуда доносились голоса. Он непроизвольно отступил назад и раздумывал, не лучше ли будет поскорее исчезнуть отсюда. Всё-таки, он на военном судне. Какие-то военные функции оно так или иначе выполняет. И гражданским совсем не обязательно совать туда нос.
Но тогда что там делал Рубин?
Нет уж! Пока не узнает, он не успокоится.
Йохансон шагнул вперёд.
14 августа
«Иеремия», у Ла-Пальмы, Канары
Борман пробовал наслаждаться хорошей погодой, но ничего не получалось. Какое может быть наслаждение, когда на глубине 400 метров под тобой миллионы червей, нагруженные миллиардами бактерий, стремительно пробуриваются в гидратные разветвления на вулканическом конусе Ла-Пальмы.
Он пошёл по платформе к основной надстройке.
Прямоугольная палуба опиралась на массивные понтоны. На суше этот остров походил бы на увеличенный катамаран. Сейчас понтоны были частично затоплены — для устойчивости — и не видны под водой. Во фронтальной части вверх поднимались два могучих крана, на 3000 тонн каждый. С правого крана опускали отсасывающий хобот, другой кран держал подводную систему освещения с камерами — световой остров.
— Герраад! — Фрост бежал к Борману от одного из кранов. Борман давно предлагал ему для простоты называть его Герд, но Фрост настаивал на полной форме его имени.
