Геннадий Мельников - Цирк уехал, а клоуны остались
— Ты уже не спишь, Антс. Ты открываешь глаза. Тело наливается упругой силой. Ты полон энергии. Тебе хочется…
— Мне хочется, чтобы ты оставила меня в покое, — резко сказал Антс, нажимая кнопку.
Клементина замолчала. Антс открыл глаза.
Он находился в штурманской рубке, хотя обычно в таких случаях он просыпался в спальном отсеке или в библиотеке.
— Что произошло? — спросил он.
— Все системы корабля работают нормально, — ответила Клементина.
Антс и без нее знал, что это так, в противном случае его бы разбудил не старческий голос Клементины, а вой сирены.
— В таком случае, зачем ты прервала?.. — спросил Антс.
— Запись на диске номер двадцать восемь в очень плохом состоянии, под конец я потеряла над тобою контроль.
Запись, действительно, не то что в плохом состоянии, а просто никуда не годилась, и в этом его вина: года полтора назад, пытаясь подправить кое-какие шероховатости в одном из слоев, он плохо отрегулировал лазерную головку, в результате чего получился пробой — часть записи стерлась, а часть перешла из соседних слоев диска.
Теперь о Клементине. В самом начале, когда он изучал звездолет, ему не совсем понравилось то, что какой-то шутник снабдил выходной блок центрального компьютера «Магеллана» говорящим устройством, имитирующем голос пожилой женщины, но за два года подготовки настолько привык к Клементине, что когда ему предложили сменить ее старческий говорок на энергичный голос мужчины, как у большинства звездолетов, он отказался.
— Что там с оранжереей? — спросил Антс.
— Датчики зафиксировали перелив жидкости из поддонов.
— И ты не могла послать Коменданта?
— Как ты можешь так о мне думать! — обиделась Клементина. — Я ему дала указание, но он не смог установить причину, старый потому что стал. Пришлось беспокоить тебя… Но если бы запись была хорошей, ты бы этого даже не заметил.
Первые несколько лет после старта «Магеллана» Антс вообще не знал о существовании этих дисков, которые он позже стал называть по-старинному пластинками, да они тогда ему и не требовались: работы вначале было много, он привыкал к звездолету, звездолет к нему, но постепенно у него становилось все больше и больше свободного времени, и когда он прочитал все книги в библиотеке и просмотрел все фильмы по несколько раз, приступы одиночества стали одолевать его, как зубная боль.
Клементина испробовала все, чтобы вернуть ему душевное спокойствие, отвлечь от тягостных мыслей. Дошло даже до того, что она заставляла Коменданта прятать от Антса нужные ему книги и вещи, совершать мелкие поломки в оранжерее и освещении, но этого хватило не на долго. И тогда-то Клементина воспользовалась первым диском.
Самым непонятным было то, как она смогла загипнотизировать Антса без его согласия, но это ей удалось. И Антс целый месяц продирался сквозь тропические заросли экваториальной Африки, жил среди пигмеев, переплывал реки, кишащие крокодилами, охотился на буйволов. Но со стороны, — если бы его кто мог видеть в это время, — все выглядело вполне естественно. Антс положенное время находился в штурманской рубке, заполнял бортовой журнал, регулярно совершал обход звездолета, принимал пищу, душ, ухаживал за оранжереей. Но в этом была уже не его заслуга, а Клементины. Это она с помощью диска превращала оранжерею в непроходимый тропический лес, душ в горный водопад, коридоры «Магеллана» в пешеходные тропы. Это она внушила ему, что койка в спальном отсеке — охапка пахучей травы, а штурманская рубка — тростниковая хижина на берегу залива. Антс жил в мире, наполненном криком ночных птиц, дурманящим запахом неизвестных растений.
Когда диск кончился и Антс вновь стал воспринимать реальный, тесный мир звездолета, ему поначалу казалось, что это был сон, дивный, неповторимый, но сон. И только посмотрев на календарь в рубке и сверив его показания со всеми календарями, имеющимися на борту «Магеллана», он понял, что этот сон длился ровно тридцать дней. Тогда-то Клементина, не умеющая лгать, и рассказала ему о дисках…
И с той поры, когда ему становилось особенно грустно, когда приступы одиночества сдавливали грудь так, что сердцу не хватало места, а до солнечной системы оставалось лететь еще несколько лет, он обращался к Клементине:
— Послушай, старушка, мне что-то не по себе.
И та, догадываясь о чем идет речь, спрашивала:
— Какой диск поставить?
— Двадцать восьмой, — чаще всего отвечал Антс, закрывая глаза…
Большой светло-коричневый кузнечик прыгнул ему на грудь, но тотчас, затрещав сиреневыми крыльями, отскочил в сторону.
1991
Туда и обратно
Прораб грел руки над конвектором, когда я вошел в вагончик.
— Вот что, Стриженов, — сказал он, подымая на меня глаза с воспаленными веками, — бери Валентина (это водитель его «Волги») и гони в Спартановку, к Волынцеву. Пусть даст бригаду изолировщиков, а то не успеем закрыть теплотрассу… Да я лучше напишу.
Он сел за стол и, выдернув из «еженедельника» листок, быстро, будто рисуя зубья пилы, начертал что-то скрипучим фломастером.
— На, — вручил он мне депешу. — Только мигом, туда и обратно! Чертова техника…
Это он уже не мне, а телефону, который молчит со вчерашнего вечера.
Я выхожу из вагончика в загороженный щитами двор будущей шестнадцатиэтажки и направляюсь к белой «Волге», едва различимой сквозь густо падающие хлопья снега. Выезжаем на Вторую продольную магистраль. Снег повалил еще сильнее. Встречные машины едут с включенными подфарниками. Возле «Стимула» стоят люди со связками макулатуры, на плечах у них, как эполеты, снег. В субботу и мне нужно будет досдать оставшиеся десять килограммов на «Королеву Марго», хотя, наверное, опять будем работать, как всегда в конце квартала. Надоело. А может быть на этот раз управимся, если Волынов пришлет взвод? Около керосиновой лавки тьма народу. Валентин резко крутит баранку влево, и «полуторка» проскакивает по краю воронки, незамеченной в темноте. Я чуть не выломил деревянную дверцу кабины. «Там проход», — указываю я Виктору на флажки. Машина прыгает по углублениям, оставшимся после вынутых противотанковых мин. «Скоро стемнеет», — замечает водитель, поправляя на лбу защитные очки. Его кожаная куртка скрипит, когда он ко мне поворачивается. Я борюсь со сном, опасаясь просмотреть нужный нам переулок. Дождь усиливается. Вокруг газовых фонарей колеблются радужные кольца. Брусчатка мостовой блестит, будто отлита из металла. Цоканье копыт раздается с монотонной последовательностью. Пахнет мокрой овчиной, дегтем, потными лошадьми. Сутулая фигура седока маячит впереди, заслоняя редкие звезды. «Дальше не проедем», — хрипит он, оборачиваясь ко мне заросшим лицом. Я знаю это и, не говоря ни слова, сажусь на коня, чтобы плестись по грязи навстречу рассвету. Туман, как мгла великая, клубится, стекая по травам. А я иду к роще, до которой еще версты три, и ноги мои по колено мокры от росы. Великий князь сказал: «Лети, Ванька-стриж!», и я лечу, сшибая ромашки, подминая травы. Конечный поцелуй, порушенные мосты остались далеко, а там, где еще нынче ночью стояла тихость великая и, приложив ухо к земле, можно было услышать женский плач, там сейчас туча всадников на черных конях и в темных доспехах из буйволиной кожи сломила полк левой руки и теснит его к быстрой речке, стремясь захватить переправы. Вот и Зеленая дубрава, засадный полк, нетерпение воинов. Я, задыхаясь от бега, приближаюсь к князю, ловлю стремя. «Час прииде!» — шепчу я ему пересохшим горлом. И сразу в ответ: «Дерзайте, други!» — кричит князь Волынский, срываясь с места и тотчас забыв про меня. Я бегу обратно, наискосок — так ближе. Полем, полем, где еще не засохли ромашки и прыгают из-под копыт юркие птенцы. «Быстрее, быстрее!» — кричу я, и седок хлещет лошадей по мокрым спинам. «Да, здесь», — отвечаю я Виктору, и он точно едет по центру узкого прохода. По рации открытым текстом передают: «Внимание, глаза и уши, глаза и уши!», и я мысленно желаю удачи тому парню, который ползет сейчас в темноте через нейтральную полосу. Хорошо, что во взводе автоматчиков двое с противотанковыми ружьями: они выдолбают тех, которые засели через дорогу в бывшем клубе, заложив оконные проемы кирпичом. «Волга» пробуксовывает по накатанному снегу на подъеме от тракторного завода. Валентин облегченно вздыхает, когда мы сворачиваем нашей «резиденции». Вхожу в натопленный вагон.
