Василий Авенариус - Необыкновенная история о воскресшем помпейце (сборник)
— Да сами-то вы, сэр, кто такой, что позволяете себе распоряжаться здесь, как хозяин?
— В некотором роде я, точно, хозяин, потому что я — директор здешних работ.
— А! так вы, стало быть, известный профессор Скарамуцциа? — значительно мягче произнес лорд Честерчиз.
— Да, сэр. Но где, позвольте узнать, проводник ваш? Ведь при вас должен же быть проводник…
— А я услал его в гостиницу «Диомеда» за апельсинами для моей дочери.
— Или, вернее, чтобы удалить его?
Лорд Честерчиз готов был опять обидеться; но, одумавшись, перешел в снисходительно-фамильярный тон:
— Вы, господин профессор, конечно, лучше всякого другого поймете страсть археолога к предметам древности! Я вот такой любитель-археолог, и потому не могу видеть какой-нибудь древности равнодушно… Чего тебе, my dear? — отнесся он к одной из своих спутниц, которая в это время тихо положила ему на руку свою маленькую ручку, одетую в шведскую перчатку о десяти пуговицах.
До сих пор она в черепаховую лорнетку очень внимательно разглядывала помпейца, точно то был не человек, а редкостный зверь. Лица её самой, защищенного от палящего южного солнца густою белою вуалью, хорошенько нельзя было разглядеть; но широкополая соломенная шляпка с белым страусовым пером сидела на голове её преграциозно, вся фигура её была удивительно изящна. На вопрос лорда, она стала что-то ему настойчиво нашептывать.
— Well (хорошо), — сказал он и обратился опять к профессору: — Вот дочь моя интересуется узнать: молодой этот человек — не тот ли самый помпеец которого вам, господин профессор, удалось отрыть и воскресить?
— Тот самый.
Гордый член английского парламента милостиво протянул Марку-Июнию два пальца и произнес довольно правильно по-латыни:
— Позволь познакомиться: я — такой же, как и ты, патриций, только из «туманного Альбиона»; а это — дочь моя…
Помпеец молчаливо ей поклонился.
— Дело вот в чем, — продолжал её отец, — ты знаешь, вероятно, что такое альбомы? Сама по себе мысль недурная — собирать на память в одну книжку предметы, напоминающие дорогих или интересных нам людей. Сперва была мода на письменные альбомы; потом их вытеснили фотографические. Но и те теперь опошлились: нет прислуги, у которой не имелось бы такого альбома! Дочь моя придумала новый род альбомов: все знакомые должны уделять ей по локону волос, и каждый локон, разумеется, снабжается соответственною надписью. До сих пор никто ей не отказывал: всякому лестно попасть в её альбом, если не в собственной персоне, то в частице своей персоны. Надеюсь, что и ты не откажешь ей в такой мелочи?
Марк-Июний не сумел по достоинству оценить лестности сделанного ему предложения.
— Дочь твоя желает надсмеяться надо мною? — про молвил он, окидывая барышню огненно-сумрачным взглядом.
— Спроси его, не было ли у него невесты? — шепнула она отцу, и тот перевел помпейцу её вопрос.
— Может быть, и была… — был ответ.
— Так скажи ему, что я прошу его именем его, покойной невесты.
Услышав просьбу в такой форме, Марк-Июний грустно улыбнулся.
— Да и ножниц ведь нет у нас под рукой, — отговорился он.
Отговорка ни к чему ему не послужила. Ножницы тут же оказались в руках предусмотрительной мисс Честерчиз, и ему ничего не оставалось, как преклонить голову, чтобы дать ей срезать у него клок его черных кудрей.
— I thank you (благодарю вас), — проговорила она, кивнув ему с величественной благодарностью королевы; затем вполголоса заметила отцу, не найдет ли он нужным пригласить теперь обоих — профессора и помпейца — к «Диомеду» на стакан хорошего вина или чашку шоколаду.
— Твоя правда, — согласился тот и передал обоим приглашение дочери.
Приглашение было принято, и все четверо, а за ними и вся остальная компания англичан, двинулись из Мертвого города обратно к выходу, около которого находится гостиница «Диомеда».
После испытанного с самого утра палящего солнечного зноя Марк-Июний с удовольствием вступил в прохладную сень просторной столовой гостиницы. Сам хозяин со своими гарсонами заметался, как угорелые, чтобы достойно принять господина директора раскопок с сопровождавшими его «знатными иностранцами». На столе тотчас появились разные вина, прохладительные напитки, фрукты, печенье.
— А шоколад будет сию минуту, signore direttore, — уверил хозяин, — сию секунду!
Мисс Честерчиз, в ожидании шоколада, ограничилась стаканом лимонада. Поднося стакан к губам, она откинула с лица вуаль. У помпейца, сидевшего наискосок от неё, вырвался такой крик не то радости, не то испуга, что все кругом на него оглянулись. А он не отрывал очарованного взора от молодой англичанки. Черты лица её были, действительно, классически правильны, а вспыхнувший теперь на щеках её нежный румянец сделал ее еще привлекательнее.
— Да не гляди же на нее так, неприлично! — шепнул Марку-Июнию профессор.
— Но ведь это же совсем Лютеция, — пробормотал тот, сам смутившись.
Скарамуцциа счел долгом оправдать своего ученика перед Честерчизами, родителем и дочерью, поразительным сходством последней с покойной невестой помпейца. Причина была столь уважительна, что не вызвала возражений. Красавица-мисс снизошла даже чуть-чуть улыбнуться, а потом, когда ей подали чашку шоколаду, она пила его маленькими глоточками, не поднимая глаз, но в то же время, видимо, прислушиваясь к разговору отца с Марком-Июнием, как бы желая уловить смысл непонятных ей латинских фраз.
Тут за окном застучали колеса и лошадиные подковы.
— Вот и наши экипажи, — объявил один из туристов, выглянувший в окошко, и все разом поднялись с мест.
— Да вы куда отсюда? — спросил, встрепенувшись, Марк-Июний. — В Неаполь же есть железная дорога?
— Нет, мы на Везувий, — отвечал лорд Честерчиз. — До Торре-Аннунциаты мы едем в колясках, а оттуда уже верхом.
— Учитель! — обратился помпеец к профессору. — Поедем и мы тоже с ними!
Глаза его горели таким лихорадочным огнем, что Скарамуцциа покачал головой.
— Уж если подниматься на Везувий, — сказал он, — то по зубчатке от Резины, куда можно проехать прямо по железной дороге.
— А вот подите, потолкуйте с моей упрямицей! — отозвался лорд Честерчиз. — Забила себе в голову ехать туда верхом, во что бы то ни стало…
— А вы, профессор, тоже на Везувий? — вмешалась упрямица.
— Не столько я… — замялся Скарамуцциа.
— Сколько ваш ученик?
— Н-да… А где он, там и я.
— Так что же, милый папа? У нас в коляске есть как раз еще два места…
Вид на Везувий из Помпеи.
