Завацкая Яна - Союз летящих
Сатурн молча ушел под стол. Алейн послала ему в мозг импульс утешения и понимания. Он в благодарность, высунув черный нос из-под скатерти, лизнул ей руку.
Мартин тем временем смотрел на картину чуть выше холодильника. Простенький пейзаж, написанный маслом — горы, долина, но что-то было в нем неуловимо иное, сквозящее, то ли чуть смещенная — но не грубо — цветовая гамма, то ли неведомым образом вложенное художником настроение.
— Неплохая вещь… нетривиально. Кажется, что-то современное. Откуда она у тебя?
Аманда обернулась. На щеках ее заиграли ямочки, она поправила черную прядь.
— Ну что ты, Мартин, — сказала она смущенно, — это я писала.
— Ты?! Ты художница?
— Да нет, какая я художница! И я давно уже этим не занимаюсь. В последние месяцы увлеклась флэш-видео, сейчас делаю фильм…
Мартин помолчал немного.
— Знаешь, на кого ты похожа?
— На кого?
— На Пеппи Длинный Чулок.
— О! — она засмеялась, — вряд ли я подниму лошадь. И самая большая проблема — у меня, к большому сожалению, нет сундука с золотыми монетами.
— Зато на деревья ты лазаешь отлично!
Они рассмеялись, вспомнив недавний эпизод в парке — Аманда на спор легко вскарабкалась чуть ли не на верхушку огромного дуба.
— Понимаешь, чем привлекает Пеппи? Она яркая. Очень яркая, бросается в глаза, ее невозможно не заметить. И она почти всемогущая. И печет отличные кексы!
— Ну с кексами комплимент принимаю. Получилось вкусно. Кстати, хочешь еще кофе?
— Нет, спасибо. А вот чайку, если есть…
— Пожалуйста, — Аманда легко поднялась и стала разливать чай.
— И еще знаешь что? Она добрая. Свою силу она использует для того, чтобы всем помогать.
Аманда вздрогнула, и на миг в глазах ее мелькнула нечеловеческая тоска. Но тут же исчезла.
— Тогда я точно не Пеппи. Мне бы хотелось быть доброй, Мартин. Хотелось бы помочь всем. Очень бы хотелось… Но… я не добрая.
— А мне кажется, ты очень добрая, — тихо сказал Мартин. Аманда снова уселась за стол. Физиолог положил руку ей на предплечье.
Теплая волна побежала по коже вверх от его крепкой ладони. Алейн снова позволила себе заглянуть в душу Мартина, посмотрела в его глаза, и поймала такой водопад восхищения и нежности, что ей стало не по себе.
— Вот ты добрый, — ответила она. Накрыла его руку своей ладонью.
В нее часто влюблялись. С этим ничего нельзя было поделать.
— Чай мятный с медом, — сказала она тихонько, — очень вкусно. Мой любимый.
— Ага.
Алейн хотела бы теперь убрать руку, но это невозможно было сделать так, чтобы не обидеть Мартина.
Черт возьми, ведь легко можно было держать его на расстоянии и использовать без всякого сближения.
И снова она ощутила непонятную тревогу. Надо просканировать его подробнее. Да нет… все чисто. Только очень уж смутные детские воспоминания.
— Знаешь, — сказал он, — у меня была девушка когда-то. Но… все равно, что нет. Я почти ничего не помню. Амнезия. Глупо, правда? Заниматься изучением мозга, и самому вот так… Я разбился на машине два года назад.
— Да ты что?
— Вот, видишь, — Мартин взял ее руку, прижал к темени, там под волосами угадывался полукруглый длинный шрам, — все, что осталось. Все вылетело из головы. Знаешь, мне так странно жить… Я очень многие вещи должен был изучить заново… Главное, профессиональные знания сохранились. Даже наоборот… вроде как-то мышление стало яснее. И вообще дело двинулось, меня вот сюда перевели, мои статьи заметили…
Алейн уже знала все это, но сочувственно выслушивала, внимательно глядя на мужчину. Провела ладонью по его голове, по шраму, погладила волосы.
— Значит, ты не помнишь ничего…
— Нет. Я знаю, что у меня была девчонка, мы еще учились вместе. Тоже студентка. Звали Карин. Она на тебя была совсем не похожа. Но… вот ты знаешь — совсем ничего. Ноль. Мне про нее рассказали. К моменту аварии мы уже не были вместе.
— Может, если бы ты ее увидел…
— Да, но зачем я буду ее искать, лезть в ее жизнь. Да знаешь, все это мне в общем не очень мешает. Работа у меня теперь хорошая, вот Руди завел… И потом, это бы не помогло, — он мрачно замолк.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что я в Дуисбурге был везде… в своей гимназии. В доме, где вырос. Родни у меня нет, родители не поддерживали с ними отношения. И… ничего не помогло. То есть я что-то вспоминаю, очень смутно. Коридор, залитый солнцем, квадраты на полу. Машины на стоянке. Детская площадка. Иногда бывают дежа вю. И это все.
— А друзья? У тебя же должны остаться какие-то друзья, одноклассники?
— Я не знаю их… у меня не сохранилось адресов, и по-видимому, не было близких отношений ни с кем. Знаешь, я был очень привязан к родителям.
— А родители…
— А они тогда же, — Мартин перевернул свою чашечку и аккуратно поставил на блюдце, — Это я… я их убил.
Алейн вздрогнула.
— Нет! Что ты, это была случайность! Ты был за рулем?
— Да.
Он отвернулся. Потом посмотрел на нее и заговорил снова.
— Получается, что я в детстве и юности был очень нелюдимым. Может, у меня легкая форма аутизма? Или еще что-то такое. Но сейчас я не могу о себе этого сказать. У меня нормальные отношения с коллегами, соседями…
— Ты вообще очень славный, — тихо сказала Алейн. Он вдруг слегка улыбнулся.
— А ты… Таких как ты, я никогда не встречал. Знаешь, ты похожа на солнце. Как Пеппи.
— Я же не рыжая, я черная. Чикана, как говорят в Штатах.
— И все равно. Ты какая-то невероятная, Аманда… и имя красивое у тебя.
— Аманда по-испански значит "любящая".
— Знаю. Я же учил испанский.
— Да… — она опустила глаза, — солнце любят… оно — источник тепла и света. И оно ничего не требует, только отдает.
Мартин придвинулся к ней совсем близко. Их руки сплелись.
— Мне кажется, — искренне сказала она, — за тобой стоит какая-то тайна. Я не понимаю ее.
— Я тебе все рассказал. Я за эти два года знаешь… ни с кем больше не откровенничал. Так что мою тайну ты знаешь.
Его рука переместилась и тихо гладила теперь кожу Алейн выше локтя.
— Мне кажется, за этим стоит что-то еще. Хотя возможно, я ошибаюсь. Может быть, это просто эмоциональное.
— Тебе хочется рассказывать… ты правда какая-то… совсем необыкновенная.
— Я обыкновенная, Мартин, — прошептала она. Потянулась к нему — и губы их легко и мягко соприкоснулись.
— Только я ничего не помню, — предупредил он шепотом, выныривая из блаженного забытья.
— Ничего, — так же тихо ответила Алейн, — я помню. Я научу тебя.
— Девочка пусть пока подождет в коридоре, — вежливо, но твердо произнес детский психолог. Алена невозмутимо кивнула и вышла. Мать уселась в удобное кресло, напротив психолога, у журнального столика, расписанного хохломой.
