Еремей Парнов - Собрание сочинений в 10 томах. Том 1. Ларец Марии Медичи
— Дайте-ка я отрегулирую вам пламя, Женевьева Александровна.
Люсин взял ее изящную перламутровую зажигалку и осторожно повернул блестящее рифленое колесико.
— Вот теперь в самый раз! — сказал он, любуясь крохотным голубоватым огоньком.
— Спасибо, — холодно кивнула ему Женевьева.
«Это-то вы можете…», — подумал за нее о своей персоне Люсин.
— Видите ли, Женевьева Александровна, в нашей работе очень много всякой формалистики, между прочим, отнюдь не лишней, а очень даже необходимой. Что бы я лично ни думал об этой иконке, мне все равно нужно официальное заключение экспертов. Будь на моем месте даже такой специалист, как вы, то и ему пришлось бы обратиться за таким заключением.
«Специфика жанра, как любит говорить мой друг Березовский».
— Я понимаю, — отчужденно согласилась Женевьева, всем своим видом как бы говоря: «А мне-то какое до всего этого дело?»
«Во! — обрадовался Люсин. — Это уже совершенно правильная реакция. Это как раз в твоем духе, Женевьева!»
— Как говорится, не в службу, а в дружбу, ответьте мне, Женевьева Александровна, на совершенно частный вопрос. Выгодное дело подделывать иконы?
— Что? — Она широко раскрыла великолепные, такие синие, такие сердитые глаза. — Вы меня, — на этом слове она повысила голос, — спрашиваете?
— Я вас обидел?
— Нет… — Она на секунду смешалась. — Но причем здесь я.
«Опять сила эмоции не соответствует ничтожности информации.
Хоть убей, не пойму, почему она так кипятится… Постой. Может, она думает, что я подозреваю ее в этом деле с иконой? Неужели она такая дура? До чего же обманчива внешность. Или это нам, мужчинам, просто свойственно — каждую красивую девушку автоматически зачислять в разряд хороших и умных? У-ди-ви-тель-но!»
— А что, если иностранец вовсе и не покупал этой иконы у нас, а, наоборот, сам ввез ее из-за границы, чтобы выгодно продать?
Люсин опять откинулся на стуле, с удовлетворением наблюдая, как Женевьева, наморщив лобик, обрабатывает брошенную им мысль. Она пришла к нему только что, и он не верил в нее ни на грош.
— Очень может быть, — сосредоточенно закивала Женевьева, легонько покусывая нижнюю губку, чуть тронутую перламутровой помадой. — Он ввез ее, чтобы сбыть здесь какому-нибудь дураку. — Лицо ее прояснилось.
«Конечно… И ввез в коробке, на которой стоит штамп ресторана «Россия». Тем более что буфетчица помнит, как указанный господин третьего дня приобрел у нее обе коробки».
— Так, — одобрительно склонил голову Люсин, — но весь вопрос в том, насколько это выгодно?
— Очень выгодно! — Женевьева прижала ладошки к груди. — Шестнадцатый век — это уже тысячи.
— Ну? — удивился Люсин.
— Я вам говорю. — Она многозначительно постучала кулачком по колену. — Только они там перестарались. Не надо было копировать Рублева, от этого за милю несет липой.
«Не за милю, Женевьева, за версту… Но дело не в этом. Главное, что ты уже больше не опасаешься за себя».
— А другой сюжет прошел бы?
— Конечно. Спас, Никола или там, скажем, Иверская, Троеручица… Лучше всего Одигитрии, конечно! От них так и веет стариной.
— От кого, простите?
— От Одигитрий. Это Божья Матерь такая… Или «Неопалимая Купина»! Тоже очень эффектная икона.
— А! Понятно… Простите, если не так спрашиваю, но разве только от сюжета зависит…
— Древность иконы? — оживленно перебила Женевьева. — Нет, конечно. — Она снисходительно рассмеялась. — Просто для фальшивки лучше выбирать привычный, я бы сказала — рядовой сюжет. Для надежности! Это не так внушает подозрения, как «Троица» или «Архангел Гавриил» в рублевской манере. О возрасте же судят по многим признакам: доска, патина,[1] манера письма, трещины на краске, сама краска, наконец, да мало ли… Если доска, допустим, выпилена, то я сразу скажу, что это самое большее конец восемнадцатого века!
— Почему?
— Да потому, что пила в России появилась только при Петре! — с торжеством подбоченилась Женевьева.
— Ух ты! — восхитился Люсин. — Почище любой детективной науки.
— А вы думали…
— Здорово, здорово, чего там говорить… А кому он надеялся продать ее?
— А я почем знаю? — Глаза Женевьевы вновь настороженно сузились.
— Конечно, вы не можете знать, Женевьева Александровна, разве я не понимаю? Но может быть, он спрашивал у вас или еще у кого-нибудь о художниках, антикварах там, любителях…
— Нет, не спрашивал.
— По комиссионным он один ходил?
— Видимо, один, меня во всяком случае при этом не было.
— Ну что ж, Женевьева Александровна, спасибо за консультацию. Счастливо вам поездить по Союзу. Передайте привет мадам Локар, скажите ей и другим членам группы, что мы сделаем все, чтобы найти их товарища. Все, что возможно.
Он взглянул на часы и подписал Женевьеве пропуск. Шел уже пятый час. За окном потемнело. Солнце скрылось за грозной асфальтовой завесой. Порывы ветра безжалостно трепали пыльную листву, раскачивали ветви. Вот-вот мог хлынуть ливень.
Зазвонил телефон. Люсин сразу же взял трубку. Звонили из гостиницы. Какой-то молодой человек спрашивал администратора об иностранце. Интересовался, когда его можно будет застать.
— Скажите, что иностранец ненадолго вышел, вернется минут через пятнадцать! Ясно? Пусть подождет в холле. Под любым предлогом задержите его до моего прихода!
Люсин положил трубку и сразу же позвонил по внутреннему телефону в гараж.
Только успел он сесть в машину, как начался грозовой ливень. И какой! Серые струи хлестали по мостовой. Из водосточных труб бежали пузырящиеся молочные реки. Прикрываясь газетами и портфелями, разбегались люди. В мгновение ока попрятались они под навесами подъездов и киосков, прижались к стенам домов и к стволам деревьев в саду «Эрмитаж».
«Прелестно! — подумал Люсин. — Чудненько! Волей-неволей этот тип останется в гостинице!»
«Волга» неслась в каком-то тумане. Мостовые дымились. Серые фонтаны вздымались выше крыльев. Но надсадно стонущие «дворники» не успевали отгонять набегающую пузырящуюся воду. Едва прочерчивался на ветровом стекле дрожащий, искажающий очертания сектор, как его сразу же затягивала слепая шевелящаяся плесень.
Люсин вспомнил вдруг, как тревожно ревут в туман тифоны в порту.
Машина остановилась у самых дверей северного входа. Подняв воротник пиджака и пряча голову в плечи, Люсин открыл дверцу и неуклюже запрыгал к дверям. Всего три шага. Но спина успела намокнуть, а залившая гранитные ступени ледяная вода, взлетев вверх, окатила его до колен. Целую неделю в предвидении непогоды он таскал с собой свою коричневую болонью, а сегодня забыл в кабинете.
