Еремей Парнов - Собрание сочинений в 10 томах. Том 1. Ларец Марии Медичи
— А вы, случайно, не пишете? — спросил Гена, вытирая губы салфеткой.
— Не пишу, — сокрушенно вздохнул Люсин, — не умею. У меня товарищ пишет. С историческим уклоном.
— Кто же это, если не секрет?
— Юрий Березовский. Может, слыхали?
— Ну как же! — Гена всплеснул руками. — Это же мой автор и приятель.
«Занятно», — подумал Люсин, не очень удивляясь привычному коловращению жизни.
Только вчера он думал о том, что надо бы повидаться с Березовским, и вот, пожалуйста, случайная встреча — за столом сидит человек, который отлично знает Березовского. Что это — чудо? Или свойство мира, который, как уверял один ученый чудак, есть только воля и представление?
Люсин знал, как иные случайные совпадения укладывают человеческую жизнь в такую железную прямую, что только разводи пары и дуй по ней, словно по рельсам.
В сущности ведь ничего не меняется. Все равно даже без этого знакомства в столовой встреча с Березовским состоялась бы. Потому что это необходимо, потому что, кроме Юрки, ни один человек в мире с этим делом не справится. Тут все ясно. Но если этот коренастый черноглазый парень Юркин приятель, то и с ним тогда рано или поздно пришлось бы встретиться. Вот в чем скрыта страшнейшая диалектика. Как будто случайность, а попробуй избегни ее? Минуешь один закоулок, где она подстерегает тебя, так она все равно столкнется с тобой носом к носу за ближайшим поворотом.
— В таких случаях говорят: мир тесен, — сказал Гена.
— Он и вправду тесен, — согласился Люсин. — Только ты в нем, как иголка в стогу, ищущая другую иголку.
Они рассмеялись и встали из-за стола.
— Ну, рад был познакомиться с вами, проницательный мастер карате, — сказал Люсин и пожал на прощание Генину железную руку. — Думаю, встретимся еще, и не раз.
— При нашей работе да еще Юрка Березовский — и не встретиться? — Гена свистнул. — Это, как говорят в Одессе, надо уметь.
И они расстались. Гена умчался в свою редакцию или еще куда-то навстречу приключениям, которые редактировал, а Люсин прошел к себе в кабинет, куда вскоре должна была прийти Женевьева Овчинникова.
На столе его ожидали дактилоскопические отпечатки. На стакане и на пробке от графина иностранец оставил-таки папиллярные линии четырех пальцев правой (если, конечно, он не был левшой) руки. Остальные отпечатки оказались смазанными. Люсин повертел фотографии и убрал их в папку. Пока они были ни к чему, но, конечно, могли пригодиться в дальнейшем.
Глава 3
Святая «Троица»
Женевьева явилась точно в 15.00, ну может, было каких-нибудь три-четыре минуты четвертого. Люсин вышел из-за стола, поздоровался, усадил гостью на диванчик.
Она закинула ногу на ногу, расстегнула молнию своей стратосферной сумки и, достав сигареты, спросила, можно ли курить.
«Ну конечно, можно, Женевьева. Конечно, можно. Отчего бы и нет? Суть в том, Женевьева, что пока только ты одна, быть может, хранишь ключ к разгадке этой нелепой истории. Ты сама даже можешь не знать об этом. Но то, что видели твои голубые глаза, слышали твои хорошенькие ушки, розовеющие сейчас в прямом свете окна, не могло исчезнуть бесследно. Пусть неосознанно, но ты впитала это в себя, и оно спит сейчас где-то в таинственных глубинах, которые называются подсознанием. Как разбудить тебя, Женевьева? Как сделать, чтобы сумела ты рассказать то, что нужно, то, что ты, возможно, знаешь? Человек человеку рознь. Одни и те же вопросы рождают совершенно различные ответы. Фантазия освежает слабые следы в памяти, позднейшая догадка оборачивается вдруг истинно пережитым эпизодом. Но где же здесь истина, позвольте спросить? И это все, Женевьева, когда люди не имеют основания лгать, скрывать истину. Если же есть у них такие основания, то тут уж совсем нелегко докопаться до правды. Но сейчас тебе нечего скрывать, Женевьева. В этом деле нет и не может быть У тебя никаких интересов. Так как же спросить тебя поудачней, чтобы ты могла рассказать, что знаешь, что видела и слышала, вовсе не думая в тот момент, как какие-нибудь сутки спустя все это станет удивительно важным.
С чего же начать? Допустим так: «Сколько времени, Женевьева Александровна, вы работаете с этой делегацией?» Конечно, очень оригинальный вопрос. Его так трудно было найти. Вот оно и получается, что весь сложный, живущий в тебе мир вдруг выливается в бледный стереотип. И ты думаешь, что этот стереотип способен пробудить не менее сложный мир чужой души? Каков же будет ответ тогда? Впрочем, все это философия. С чего-то надо начать. Пусть это что-то будет определенным и однозначным. Однозначный вопрос и однозначный ответ. Плавание всегда начинается от твердой земли, от берега».
— Вы давно работаете с этой делегацией, Женевьева Александровна?
— Неделю… Восемь дней, если быть точной.
— И за неделю этот господин уже сумел откопать древнюю иконку!
— Это еще вопрос! — усмехнулась Женевьева, смяла недокуренную сигарету.
— То есть?
— В смысле древности… Я, знаете, не верю, что можно так запросто купить пятнадцатый или шестнадцатый век. Даже если речь идет о семнадцатом, то и здесь легко нарваться на подделку.
— Мы отправили иконку на экспертизу.
— Не сомневаюсь в ответе.
— Думаете, подделка?
— Нет, что вы! — Женевьева пожала плечами. — Подлинный Рублев или в крайнем случае его ближайший ученик. У нас же такие вещи на улице валяются.
— Понимаю вашу иронию, Женевьева Александровна, — беспомощно развел руками Люсин. — Вы уж, Бога ради, простите мое невежество. В этих вещах я совершеннейший профан.
— Тогда тем более не стоит вам возиться с этой иконкой. Она вам вряд ли поможет отыскать иностранца.
— Вы думаете? — Люсин забарабанил пальцами по столу. Краем глаза он следил за тем, как Женевьева достала новую сигарету и осторожно прикурила от газовой зажигалки, выбросившей неожиданно высокое пламя.
«Что-то задела тебя эта иконка, Женевьева… И чего ты сердишься, чего нервничаешь? Я-то, конечно, в этом деле ни бум-бум, но тебе-то чего волноваться? Или это настолько очевидная фальшивка, что ты как профессионал-искусствовед возмущаешься моей непроходимой тупостью? Нет, Женевьева, тебе бы больше пошла снисходительная усмешка и короткая, полная тонкой иронии разъяснительная лекция. Чего же ты сердишься на простоватого милиционера? Просвети его… Впрочем, разве я знаю тебя? Может, так и нужно: молчаливо негодовать на тупые действия профана и дубаря, который теряет время, возясь с какой-то фальшивой иконкой?»
— Дайте-ка я отрегулирую вам пламя, Женевьева Александровна.
