Иннокентий Сергеев - Костры
25
- Ну что, уехал твой друг? - Уехал. - Ну давай тогда,- говорит она. Я замечаю, что на столе уже стоит новая бутылка, и в стаканах налито. - Давай,- говорю я и беру стакан. Мы пьём. - А ты, вобще-то, кто такой? - Да так,- говорю я.- Можно сказать, что и никто. - То есть как это? - Да вот так. Когда-то очень давно я сошёл не на той станции и по сей день жду своего поезда, а рельсы врастают в песок. А может быть, и не было никакого поезда - я сам был поезд, и потеряв себя, снова ищу обрести... Или с самого начала всё было бессмысленно и невозможно, и я пытаюсь обрести себя в бессмысленном мире и снова и снова бьюсь, как рыба об лёд, о стены тупой безнадёжности... Или как-нибудь совсем по-другому. Когда-нибудь я буду знать это, но это буду уже не я, и не знаю, сохраню ли я память... Что останется от нас после смерти, не здесь, на земле, где глина обращается в прах, а там, где наши души нетленны? Или я и не покидал свой путь и просто ещё не осознаю этого, и именно это мне предстоит осознать? И я всё делал правильно? Так оно, скорее всего, и есть. Никогда не предавать себя, вот в чём всё дело. А я никогда бы не сделал того, что противно моей совести... Мы идём то при свете дня, и тогда ясно видим мир вокруг нас, то в ночи, когда вокруг лишь кромешная тьма, и не знаем, может быть, давно уже сбились с дороги, и страшно... И этот страх разъедает наши души как ржа. Но снова восходит солнце, и кажется, всё как всегда. Как будто ничего и не было... И жизнь продолжается. А теперь мы идём купаться. У тебя есть купальник? Она смотрит на меня и качает головой. - Ну, ты даёшь... - Извини,- говорю я.- На меня нашло. Иногда я начинаю говорить, а остановиться не могу. И жалею, что не могу записать это на магнитофон, потому что что-то я говорю такое, чего не знал и, может быть, долго ещё не узнаю. А память так эфемерна, то есть, не сама по себе память, а то, что мы называем памятью - вечно ускользающий облик... - Короче,- говорит она.- Ты будешь меня ебать, или нет? - Один момент,- говорю я и встаю.- Ой, а меня пошатывает. - Я вижу. - Мне надо сходить отлить. - Ну, иди,- говорит она.- Чего ждёшь, разрешения? - А ты постели пока. И ложись. - Давай,- говорит она.- Только не усни там. - Постараюсь,- говорю я и иду к двери. Ищу свою обувь. Обуваюсь. - Стели и ложись,- говорю я.- А мне нужно... - В ванную?- говорит она. - Ага,- говорю я и выхожу за дверь.
Юра ждёт у калитки. - Ну чего, ты всё? - Всё,- говорю я и иду к нему.- Поехали. Он садится на мотороллер, я сажусь за его спиной и надеваю шлем. Он заводит мотор, и мы трогаемся. - Трахнул её уже? - Если бы я собирался с ней трахаться, неужели, ты думаешь, я бы с тобой уехал? - А,- говорит он.- Так получается, мы просто удрали, не заплатив за выпивку? - Да,- говорю я. - Что? - Классический случай. Ты смотри на дорогу, а то врежемся. - Ничего,- говорит он.- Доедем!
26
- Остановись,- говорю я. Он не слышит. Я трясу его за плечо. Он оборачивается. - Что? - Остановись. - Зачем? - Остановись. Он останавливает мотороллер. - Что случилось? - У тебя сигареты есть? - Есть. - Давай покурим,- говорю я. Он достаёт пачку, и мы закуриваем. - Смотри, как быстро вечереть стало. - Да ты что,- говорит он.- Июнь месяц, самые длинные дни... - Я не об этом. Но вот только что было утро, день, и вдруг как-то сразу вечером повеяло... - Ничего себе, сразу. Полдесятого уже. - Да ну. - Ну да. - Надо же... - В странном мире мы живём, да? - Ты знаешь, я сейчас подумал... Надо вернуться. - Зачем?- недоумённо говорит он. - Не знаю... Пока не знаю. Но что-то не так. Или знаешь, что? Ты поезжай, а я останусь. - Что, здесь? - Да всё равно. Просто я не могу уехать. Что-то не так. - Да ты чего,- говорит он.- В самом деле? - Да. Наверное, так нужно, а для чего - не знаю. - Да ты охренел. - Да? Вот так просто взял и охренел. - Куда ты пошёл? Подожди! - Ты поезжай, а мне нужно пройтись. Может быть, в этом всё дело, не знаю. - Подожди. - Что? - Пойдём уж тогда вместе. - А думаешь, нужно?- с сомнением говорю я. - А что мне ещё остаётся?- говорит он.- Не бросать же тебя здесь. - Ну, как хочешь. - Только деревня в другой стороне, а ты идёшь в город. - Да какая разница. - Так что случилось-то? - Ничего,- говорю я.- Наверное, ничего. Я не хочу, чтобы этот вечер кончался, а так ведь редко бывает, правда? Может быть, я и впрямь охренел, как ты говоришь, не знаю... Знаешь, что говорит современная медицина по поводу охренения? Есть такая теория, что неудовлетворённость миром - это отклонение от нормы на генетическом уровне. И вроде бы, даже установлены гены этой самой неудовлетворённости. Может быть, и совесть уже назвали болезнью, ты не знаешь? - Не слышал об этом. - Ну как же. Скоро научатся лечить, и кажется, некоторые отклонения уже лечат. Всё излечимо - талант, ум, совесть... Скоро нас всех вылечат, представляешь, какая жизнь наступит тогда? Великое мировое сообщество сытых и довольных идиотов. Даже любовь будет не нужна - можно будет воспроизводить себя путём клонирования. Ничего не будет нужно, полное довольство и самодостаточность. Книги будут писать компьютеры на основе уже написанных книг, музыку - тоже. Ничего нового, да и зачем? Если и так всё хорошо. Будем как кролики. - Кроликов режут,- говорит он.- И делают из них жаркое. - Да,- говорю я.- Это как последний день Помпей - наступит неожиданно, и окажется, что вот именно к этому никто и не был готов. Ведь генная инженерия бессильна перед космическими катаклизмами... Или даже земными. Катаклизмами человеческого сознания. Но стоит ли так трагично к этому относиться? Что в этом нового? Ведь они всегда были такими, обыватели. Они как кролики, которых доставляют на кухню в клетках, чтобы мясо было как можно более свежим, и они безмятежно жуют свою травку и тянут носами запах жареной крольчатины. Мне иногда кажется, что с нами ведут войну какие-то злые инопланетяне, и их цель - превратить нас в жвачных животных, и не беда, если мы будем несколько жирноваты - мясо будет нежнее, хотя и не таким здоровым, но ведь не факт, что они так уж озабочены своим здоровьем, правда? Может быть, для них холестерин и не вреден. - И что они для этого делают? Подкидывают нам изобретения, вроде телевизора? - Причём тут телевизор! Между прочим, телевизор изобрели русские. Это всего лишь средство коммуникации, как телефон или почта, или радио... Важно, что мы говорим друг другу. - А может, Колумб был инопланетянин? Зачем он открывал Америку? - Опять мимо,- говорю я.- Причём тут Колумб? - Да я прикалываюсь. - Да я понял, что ты прикалываешься, но Колумб тут явно не причём. Дело не в личностях и не в открытиях, а в том, что почему-то наши открытия обращаются нам же во зло. Казалось бы, что плохого в открытии ядерной реакции или Америки... - Но не все же открытия... - Не все. - Ну, и... - Ну да. Но что-то такое происходит. Помнишь, как в "Гамлете" - "Какая-то в державе датской гниль". И всё не так, и чем мы сильнее, тем хуже. И не дай Бог, когда-нибудь, мы осуществим утопию, о которой так долго мечтали это окажется самой страшной антиутопией, какую только можно измыслить. Бывают дни, когда я боюсь включать телевизор. Знаешь, как у Кортасара в "Преследователе": "Мир так хрупок, а люди режут хлеб ножом!" Может быть, ты и не понимаешь, о чём я говорю... - Да это неважно,- говорит он.- Ты всё равно говорил бы, даже если бы шёл один. - Ты никогда не раскладывал пасьянсы? - Пасьянсы? Ну, раскладывал, а что? - Ведь в пасьянсе что интересно... Я знаю, правда, только один, я бы мог тебе его показать, если бы были карты. Может, у тебя есть? - Есть,- говорит он.- В палатке. - Понятно. Когда-то давно я жил с одной девушкой, и у неё карты лежали в пачке от сигарет. Как-то раз просыпаюсь утром, а денег нет ни копейки... - Это бывает. - Ну да. А она на работе. И сигарет нет. Я всю квартиру облазил - нигде ни денег, ни сигарет, и вдруг нахожу эту пачку. У меня аж сердце замерло. А в ней, представляешь, карты! - И что? Ты до вечера раскладывал пасьянсы? - А как ты догадался? - Да так. Что тебе ещё оставалось делать. - Давай, кстати, покурим. Он подкатывает мотороллер к дереву, прислоняет его и достаёт сигареты. - Ну так вот,- говорю я, закуривая.- Весь фокус этого пасьянса в том, что он непременно сойдётся, но при одном условии - если, перекладывая карты, ты не допустишь ни одной ошибки. А перекладываешь ты их фактически вслепую, потому что не видишь тех, что закрыты... - И что, сходится? - Ты слушай,- говорю я.- Сходится, да, если не допустишь ни одной ошибки. А как это сделать? - Как? Мы идём дальше. - Не знаю,- говорю я.- Это надо чувствовать интуитивно. И ведь как бывает, дойдёшь уже почти до конца, и из-за одной нераскрытой карты всё оказывается впустую, и ничего уже не исправишь. И никогда не знаешь, где, в каком месте ты совершил ошибку. Я умолкаю и некоторое время мы идём молча. - Вот так и не знаешь,- говорю я.- Куда вернуться. А ты говоришь, деревня. Может быть и деревня, не знаю. - Да уж наверное, не эта Люба. - У тебя проблемы с женщинами,- понимающе киваю я.- У меня тоже бывает. Казалось бы, ну что им ещё нужно? Ведь всё при мне - здоровье, молодость, силы! И кругом - на телеэкране, и просто, кругом, трахаются, а я - нет. Мне это знакомо. Но может быть, они и должны быть, эти проблемы? Что от нас останется, если мы разучимся видеть проблемы? Видеть, слышать, чувствовать... Думать, наконец! - Не знаю,- говорит он.- Я бы предпочёл, чтобы этой проблемы не было. - Ты бы предпочёл! Да что ты знаешь об этом! Ты вспоминаешь своё прошлое в поиске сделанной тобой ошибки и не можешь её обнаружить,- вернее, обнаруживаешь, но каждый раз иначе,- и не сможешь - потому что она не осталась в прошлом - она в тебе и сейчас. - Так что,- говорит он.- Ты хочешь сказать, что когда-то произошла великая ошибка, и всё пошло не так, как должно было? - Каждый раз происходит. Каждый раз. Она не осталась в прошлом. И мы снова и снова проигрываем в полушаге от верной победы. И каждая новая победа оборачивается поражением. - Значит, мы стремимся не к тем целям? - Да нет, едва ли... Просто однажды и где-то мы ошибаемся и бессмысленно уже стремиться к успеху... Да и что это такое, успех? Ты можешь представить себе, что могут быть иные цели в жизни, нежели деньги, социальный статус, престиж... - Могу,- уверенно кивает он. - Да? И что жизнь - это, может быть, всего лишь эпизод - не первый и не последний, и смерть, уж конечно, не конец пути... Могут быть просто иные цели. А нас учат быть успешными... - Ты говоришь "нас", "мы". А кто это, мы? - Если хочешь, русские. Или мы с тобой. Или можешь думать, что у меня шизофрения, и я воспринимаю себя во множественном числе. - Так кто это всё-таки, мы? - А как ты думаешь? - Но когда-нибудь же этот пасьянс сойдётся! - Когда-нибудь, да. Победа добра неизбежна. Но явно не в этот раз. - Что же должно произойти, чтобы всё началось снова? - Что это?- говорю я, указывая вперёд.
