Владимир Печенкин - Два дня «Вериты»
Она шла по людной улице, и лицо у нее было такое, что сердце у меня разрывалось…
Потом, сидя в углу захудалой харчевни, я написал Аните последнее письмо — приговор нашей любви, нашему будущему. Написал, что она может считать себя свободной от всего, что между нами было. Что меня больше нет.
Слейн энергично замотал головой.
— Я думаю, ты напрасно это сделал, Гарри. Ведь она в самом деле любила тебя, и Анита не такая женщина, чтобы испугаться несчастья. Она пошла бы за тобой.
— Куда?! Все было сделано правильно. Я не имел права связывать ее судьбу с судьбой бродяги. Что ждало меня? В лучшем случае выстрел из-за угла или «случайный» наезд автомобиля, когда ищейки Мануэля нападут на след. И если уж очень повезет, тогда бегство за границу, долгие скитания без крова и имени. Нет, я сделал правильно, Джо.
Доктор задумался. Слейн кашлянул виновато и сказал:
— Извини, может быть, тебе не следовало бы сейчас говорить… Анита ведь вышла замуж. Это я к тому, чтобы ты знал…
— Я знаю. Не извиняйся, Джо. Она вышла за преуспевающего дельца, почти миллионера. Узнал об этом из газет и не утерпел, приехал взглянуть на нее. Видел из окна такси, как они выходили из церкви. Что ж, он красивый малый, ее муж.
Отправив письмо, покинул столицу. Что больше мне там делать?
Не стоит рассказывать, как я прожил следующий год. В трущобах города Сан-Гвидо есть место для бедняг всякого рода, и полиция не рискует совать туда нос. В нищих лачугах, собранных из разного хлама, живут мелкие воры и налетчики, разорившиеся лавочники и фермеры, сутенеры, попрошайки, алкоголики и наркоманы. Жил и я, если можно считать это жизнью. Зарабатывал на хлеб как придется. И все чего-то ждал. Может, революции. Может, войны. Чего-нибудь, лишь бы всколыхнулось сравнительное благополучие дворцов и трущоб. Я не пьянствовал, не искал счастья в наркотиках, не расходовал сил с полунищими проститутками. Берег себя — неизвестно для чего. Но оказалось, что беречь себя всегда стоит. Произошла трагическая история, которыми так богаты трущобы.
Моим соседом по «бидонвилю» оказался еще не старый, но до невозможности потрепанный человек по прозвищу Эдди Ящерица. Наверное, так прозвали его за лицо — с выпученными глазами, вытянутыми вперед широкими губами, маленьким безвольным подбородком и странно желтым цветом кожи. Я терпеть не могу всяких пресмыкающихся. Но этот Ящерица вызывал у меня симпатию, он право же был неплохим парнем. Бывало, всегда готов поделиться всем, что у него имелось. Всем, кроме героина. Вот героин и загнал его в трущобы. Поговаривали, что прежде Эдди был врачом и будто бы неплохим. В самом деле, он ловко справлялся с переломами, вывихами, ножевыми и огнестрельными ранами — такое постоянно случалось среди буйного населения «бидонвиля». Но все, что удавалось заработать правдами и неправдами, он тратил на наркотики. Подкрепившись хорошей дозой, обычно приходил ко мне, если я бывал дома. И мы беседовали о самых разнообразных предметах. О космосе, о раке, о краже каменного угля с соседнего склада, о последнем мордобое в кабачке и музыке Бетховена. Но проходило действие наркотика, и Ящерица увядал, становился безразличным ко всему. И шел добывать новую дозу. Жаль было человека. Да он и сам понимал, что его дело дрянь.
Как-то хмурым зимним вечером Ящерица пришел ко мне не по погоде бодрый и вроде бы даже веселый. На ящик из-под макарон, заменявший мне стол, он выставил большую бутылку дорогого вина и коробку консервов.
— У вас какое-то торжество сегодня, Эдди? — спросил я сквозь зубы (я чинил ботинок и держал в зубах иглу).
— Вот именно. Торжество. Хоть и плачевное. У вас здесь так уютно, — он оглядел стены, украшенные полустертыми клеймами всевозможных фирм.
— Такой же уют, как и у вас, — усмехнулся я.
— «У меня» — такого понятия уже нет. Ибо я презрел всяческую собственность и сегодня богат, как Рокфеллер.
— То есть?
— Во-первых, у меня день рождения. Сегодня исполнилось тридцать пять лет, — он вынул из кармана пластмассовый стаканчик, вытер его полой пиджака и налил вино.
— Поздравляю вас, Эдди, — я выплюнул иглу на койку и пододвинул свой стакан. — За ваше здоровье, сосед.
— За мое здоровье? Это очень кстати. Мерси. Ну вот… А во-вторых, два часа назад я продал свою «квартиру» и все имущество в придачу.
— О! И нашелся покупатель?
— Да, какой-то чудак, скатившийся к нам на дно с последней ступеньки общественной лестницы. И знаете, за сколько я продал? За тридцать серебряных монеток. Иудина цена за последний призрак благополучия. Право, это удачнейшая коммерция за всю мою жизнь. Теперь я гуляю…
Он один из немногих знал мое настоящее имя и был настолько деликатен, что никогда не произносил его вслух.
— За эти деньги я приобрел вот что: вино и… — он повертел перед глазами флакончик с белым порошком. — Кокаин! До утра мне хватит. Не хотите ли?
Я удивился. Такая щедрость, даже расточительность в отношении наркотика для него необычна.
— Надо бы вам бросить это дело, — сказал я и отвел его руку.
— Напротив! Сейчас по всем статьям, моральным и медицинским, я имею право нюхать сколько влезет. Не спорьте. Сейчас объясню. Видите ли, я по профессии врач. Ну, да вы знаете. Говорят, был способным лекарем когда-то. Пока не завербовался в армию Соединенных Штатов и не уехал во Вьетнам. Там тоже лечил. Но больше лечился сам — от собственной совести. Если бы я не научился успокаиваться наркотиками, то пустил бы себе пулю в лоб там, во Вьетнаме. Очень уж все это было мерзко и грязно… Ну ладно, наплевать. Так вот, я врач. И полгода назад совершил важное медицинское открытие — обнаружил у себя рак печени.
— Ну, знаете, Эдди!.. Слишком мрачная шутка для дня рождения. Стоило нюхать кокаин, чтобы потом так шутить!
При свете керосиновой лампы Эдди казался мертвецки желтым, и мне стало не по себе.
— Какие там шутки, сеньор мой приятель! Это трезвый взгляд на вещи, хотя я и под хмельком. Я ведь не трус и умею смотреть правде в глаза. Словом, опухоль уже дала метастазы. Еще какой-нибудь месяц, ну два от силы — и я не смогу выползать из берлоги на поиски героина. А вот это будет уже настоящая трагедия. Увезут в больницу для бедняков… Нет, такой оборот мне не подходит. Если мы не можем умереть на чьих-то любящих руках, мы должны погибать на ногах. По крайней мере, как двуногое разумное существо, а не как пресмыкающееся…
Он бережно насыпал порошок на кисть левой руки у большого пальца, втянул ноздрями и блаженно зажмурился.
— Вот я и продал свое имущество — на черта мне оно? И теперь богат! И даже намерен сделать вам, Гарри, ценный подарок. Нет, я серьезно. Ведь вы хороший парень и были мне ближайшим соседом, территориально и по духу. Вот только вы не нюхаете… Ну и правильно. Так выпейте хоть.
