Владимир Печенкин - Два дня «Вериты»
— Опасно играете, Богроуф! — что было сил завопил Флетчер. — Сюда придут с минуты на минуту, и вы будете убиты, вы, проклятый русский идиот!
— Буду убит, но только после вас. И не орите так, в ваших лабораториях прекрасная звукоизоляция. Ведь вы производите здесь опыты над людьми, не так ли?
— Да… — простонал он. «Импульсы правды» действовали равно на нас обоих. Но допрашивал-то я!
— Кстати, какие работы ведутся в других отделах лаборатории?
Он извивался на линолеуме, пытаясь освободить руки. Но мой дебют в связывании оказался удачным, со злости я так затянул узел, что и сам не смог бы развязать быстро.
— Отвечайте, Флетчер, — я видел, как сходятся полоски индикатора и торопил его с ответом.
— Ведутся работы… по массовой стерилизации животных при помощи гамма-лучей…
— Животных?
— Да, пока животных.
— А потом?
Он притих. На бледном, сразу осунувшемся лице глаза метались как крысы в клетке. Но импульсы усилились опять и…
— В случае надобности массовая стерилизация будет… при… применена к неже… нежелательным членам общества…
— Себя-то, конечно, вы считаете желательным?
— Я делец! А деловые люди всегда необходимы для прогресса! Без них остановилась бы история!
— Без вас? Не думаю. Но продолжим беседу. Что еще?
— В лаборатории «Флокс» разрабатывается аппаратура для сверхдальней радиации гамма-лучей… Ну да, с целью вызвать лучевую болезнь в армии противника. Заинтересован Пентагон!
Тут Флетчера всего перекосило от злобы, но он говорил правду. Зрачки его горели диким зеленым огнем, точно у волка в капкане. Но он говорил все как есть…
— В какой стадии сейчас эти опыты?
— Фирма ухлопала уйму денег, но все что-то не клеится. Если бы там были инженеры вроде вас, Богроуф!
— Ого! Вы начинаете льстить, Флетчер?
— Какая к черту лесть! Нам нужны талантливые инженеры, только без ваших идиотских выходок.
— Что вы собирались делать с «Веритой»?
— Вы уже видели что…
— Но ведь, начиная работу в фирме, я высказал свои намерения, ничего общего не имеющие с этими гнусными допросами!
— Я был уверен, Богроуф, что вы образумитесь, открыв хороший счет в банке. Так всегда было и будет. Дайте мне воды.
Я подал ему стакан с водой. Стуча зубами, он выпил, передохнул и продолжал:
— Я не разгадал вас сразу, Богроуф. Да и правы те, кто уверяет, что русских никогда не разгадаешь, что русский может подложить свинью в самый неожиданный момент. Вы казались талантливым ученым дураком, не желающим ничего знать, кроме разных там волн и импульсов, ничего не смыслящим в политике. И вот теперь, когда у вас почти в руках сотни и тысячи долларов, вы устраиваете сцену благородного негодования!
— Может, я и дурак, но не подлец.
— Черт вас возьми, да какое вам дело до вечно недовольных оборванцев, страдающих только от своей неполноценности! Вы талантливый ученый, вы из числа избранных! Мы, люди делового мира, предлагаем вам деньги — часть своей власти! Но взамен должны получить ваши знания… и лояльность. Да-да, лояльность!..
— Вот как!
— Но так было всегда! Ученый изобретает, делец использует его изобретение на пользу себе, другим дельцам. А вы… Я купил ваши мозги! Этот товар покупается, к сожалению, только в упаковке, а она, как показала практика, не всегда удобна покупателю. Но все же я купил! И упаковка не должна портить сам товар. Ваше место с нами. Что у вас общего с нищими? С этими вот… «борцами за справедливость»?!
— Есть общее — порядочность. Вы сильны пока, Флетчер, спору нет. Но вы подлец. И ваша гибель в конце концов неизбежна.
Он поднял голову.
— Уж не собираетесь ли вы пристрелить меня?
— А почему бы и нет?
Он захохотал. Нельзя сказать, чтобы это был веселый смех. Но — смех. Под «импульсами правды».
— Да ведь у вас не хватит духу! Ставлю тысячу против одного, как только вы возьмете меня на мушку, так у вас в мозгах зашевелится что-нибудь детское, какой-нибудь принцип вроде «лежачего не бьют».
Он был прав, будь он проклят! Все время, пока мы этак беседовали, я мечтал всадить пулю в его злобную морду. Мечтал — и оттягивал этот момент, не понимая почему. Он объяснил мне — почему! А между тем мое пребывание здесь становилось все опаснее. Стоило кому-нибудь явиться сюда… Сказал об этом сам Флетчер:
— Вы неисправимы, Богроуф. Вам надо как-то выходить из этой заварухи, а вы вот философствуете. Что же вы намерены делать дальше? А?
— Довольно, Флетчер, — сказал я и взял короткий тяжелый ломик, которым пользовался иногда при монтаже.
— Хотите пристукнуть меня ломиком? Логично — без шума. Но на это у вас совсем уж не хватит духу. Постойте, Богроуф! Что вы хотите делать?! Стойте же, черт вас!..
Я отключил главный рубильник аппарата.
— Хочу исправить собственный просчет, Флетчер.
— Нет, вы не сделаете этого! Остановитесь!!!
Он забился так, словно это я его хотел ударить.
Брызнули осколки стекла. Со всей яростью, сколько у меня накопилось, я бил по своему детищу, аппарату правды, я убивал свою «Вериту». Флетчер верещал, как поросенок на бойне, а я калечил шасси, бил лампы, выворачивал пучки проводов, молотил сплеча по проклятому аппарату. Когда от него осталась груда хлама, подбежал к столу, собрал бумаги, чертежи, расчеты и поджег, «Вериты» больше не было.
— Вы дурак, Богроуф. Боже мой, какой вы дурак.
— Это я уже слышал, — сказал я. — Прощайте, Флетчер. Убить вас я так и не смог. Я ухожу. Если сумею уйти. И будьте вы прокляты!
Я вышел, закрыл дверь на ключ и направился по коридору к выходу. Пока еще кругом было спокойно. На лестнице встретился кто-то из сотрудников.
— Вы не видели шефа, мистер Богроуф? Его здесь спрашивают.
— Кажется, он собирался в Санта-Дору, — соврал я спокойно.
После схватки с Флетчером и уничтожения «Вериты» я, как ни странно, почувствовал себя спокойнее, только где-то в глубине болела раной мысль о Хосе Бланко.
Была уже ночь. Двор, парк и бетонный гребень стены освещали мощные прожекторы. Уходить через ворота не следовало — в такое позднее время выход инженера за пределы лаборатории вызвал бы подозрение у охраны. Скорее всего, меня просто не выпустили бы. Пятиметровая ограда казалась препятствием, для меня неодолимым. Даже если удастся взобраться по отвесной стене, охрана сразу заметит человека на хорошо освещенном гребне. И все-таки стена — единственное, что мне оставалось. Не спеша, как бы гуляя, свернул я в аллею маленького парка, пролез через кустарник и вышел к ограде. Да, похоже было, что мне не вырваться. Между кустарником парка и стеной оставлено свободное пространство метра в три шириной. Еще на подступах к стене увидят.
